— Все-таки решил взыскать должок, да? — проворчала, пытаясь не думать о том, что путь наш только начался, а спина уже ноет от тяжести и колени подгибаются. И броня больно давит на плечи, упирается в бок, и еще хорошо, что она такой обтекаемой формы, без острых углов… — Покатал меня, теперь твоя очередь?

Клякса не ответил. Или не мог, или не хотел тратить оставшиеся силы на болтовню. А меня, напротив, успокаивал и подбадривал звук собственного голоса, помогал чувствовать, что я еще жива. Если слушать только треск пламени, грохот близких разрывов и отзвуки далеких голосов, лучше навсегда оглохнуть…

Путь казался бесконечным — во времени и пространстве. Словно всю жизнь мы вот так плелись под звездами в никуда и не было ни прошлого, ни будущего. Все прочее — просто сон, картинки, которыми развлекает себя разум, маясь от безделья.

Я уже даже не вздрагивала от взрывов. Настырно и зло упиралась ногами в землю — стылую, твердую, покрытую то мокрой льдистой кашей, то снегом. Шипела сквозь зубы ругательства, какие знала, и — говорила, вспоминая истории из своего прошлого. Мелкие, пустые, минувшие, призрачные, они лучше всего подходили сейчас, помогали держаться и заставляли помнить, что именно они реальны, а не вот это небо и осточертевшая земля.

Не трагедии, не великие тайны, просто фрагменты, из которых складывалась жизнь. Хрупкая, готовая оборваться в любое мгновение, но такая упрямая.

Рассказывала про то, как люблю ландыши, и грозу, и вообще позднюю весну с жаркими днями и ночными заморозками. Про учебу, про студенческие глупости и шутки, про посиделки в парке с пивом во время прогулянных скучных пар, про любимую скамейку с видом на реку. Про старших братьев — вредных, которые жутко злили меня в детстве, но потом внезапно оказывались самым надежным тылом. Как Димка несколько километров тащил меня, разбившую коленку, до дома. Как Макс вытащил из реки, когда в апреле нас понесло прогуляться по льду; как Димка отчаянно ругал нас обоих, когда, мокрые и окоченевшие, мы вернулись домой, но отпаивал горячим чаем и покрывал потом перед отцом — тот, кажется, до сих пор не знает о нашем приключении.

Я, наверное, о половине своей жизни успела рассказать, пока мы брели по серой земле под черным небом, усыпанным кокетливо подмигивающими звездами и занавешенным кисеей полярного сияния. Огонь и взрывы остались позади — словно бы вовсе сгинули, стихли, из всех звуков я слышала только свой осипший голос и посвист ледяного ветра. Свалявшиеся, слипшиеся в сосульки волосы хлестали по онемевшим от холода щекам и непослушным губам.

Казалось, что вожделенное укрытие за все это время не приблизилось ни на метр, но я продолжала идти, не чувствуя ни спины, ни ног. Пока вдруг не поняла, что — пришли.

Приземистое грубое строение из камня с мохнатой от травы крышей, вросшее в скалу и угрюмо взиравшее на царившее в долине безумие. Я не знала, что это было и откуда здесь взялся этот домик с кособокой деревянной дверью, даже не задавалась этим вопросом. Я вообще уже не могла думать — казалось, что под ударами ледяного ветра голова промерзла насквозь, а все мысли в ней слиплись в один маленький снеговой комочек.

На наше счастье, дверь была заперта на крючок, зацепленный за вбитый в косяк гвоздь. Но на то, чтобы одеревеневшие пальцы справились даже с таким примитивным запором, у меня ушла примерно минута.

И вот мы наконец ввалились в темное нутро неизвестного пристанища.

В первый момент щеки обожгло жаром, я даже испугалась, но вскоре сообразила: просто здесь не было хлещущего по лицу ветра. Под ногами заскрипело — кажется, пол устилали доски, на которые я еще через два шага уронила свою тяжкую ношу. И хотелось бы сказать, что положила, но я даже не попыталась действовать аккуратно: силы давно кончились, во мне оставались только злость на психов-инопланетян и неожиданное, несвойственное мне обычно упрямство.

Дверь, открывавшаяся внутрь, скрипнула и с тихим стуком захлопнулась за нашими спинами под собственным весом.

— Темно, как в… — пробормотала я, пошатываясь и слепо таращась в непроглядную черноту. Подходящее сравнение подобрать не сумела, и неоконченная фраза повисла в воздухе.

— Плечо, — едва слышно выдохнул мужчина. — Фонарь.

Я несколько мгновений стояла на месте, пытаясь сообразить, как связаны эти два слова. Наконец замороженный мозг осилил сложную логическую цепочку, и я тяжело рухнула на колени рядом с Глебом. Нащупала его ногу, добралась до плеча.

Сам пират, высказавшись, похоже, отключился, так что искать нужный предмет пришлось самостоятельно. На это ушло несколько минут, причем я упрямо продолжала поиски, скорее от безысходности, чем действительно веря в успех — почти сразу решила, что Клякса бредит. Но все же справилась — отчасти по наитию, отчасти благодаря обрывочным воспоминаниям. В голове крутились образы бравых бойцов из вирткино, которые вот в таких же защитных костюмах обследовали развалины городов древних цивилизаций, и я точно помнила белый луч света, вырывающийся из указанного места на плече.

Наконец победа осталась за мной. В холодном бестеневом свете я осмотрелась.

Своим видом комната напоминала все то же вирткино, только историческое или псевдоисторическое, повествующее о докосмических временах. Глухие каменные стены, дощатый пол, посредине — обложенное камнями кострище. Вверху, в крыше, над очагом, виднелась круглая дыра, в которую, очевидно, должен был выходить дым. В углу стоял большой грубый ящик, заполненный черными камнями. Все.

Не поднимаясь на дрожащие от усталости ноги, я на четвереньках доползла до этого ящика, взяла один из камней, понюхала.

— Как думаешь, что это? — спросила мужчину, но он, кажется, оставался без сознания. Я плюхнулась на пол рядом с ящиком, стала разглядывать камни, которые пачкали руки, и принялась рассуждать. Мысли в голове словно заиндевели и ворочались с трудом. — На еду не похоже, но если лежит в ящике — значит, что-то нужное. Здесь есть кострище — так, может, это для него? Мне кажется, что-то я слышала про твердое топливо, там еще вроде что-то про горячую воду говорилось… А! Паровой котел! Древний двигатель, точно, на физике же было! А топливо — уголь! — обрадовалась собственной сообразительности, но тут же погрустнела: — Только вот как огонь разжечь? Сомневаюсь, что уголь загорится, если просто положить в кострище…

О том, что есть древние способы добывания огня — кажется, надо что-то чем-то тереть или бить, — я знала очень смутно и понимала, что ни сил, ни желания экспериментировать у меня нет.

Взгляд зацепился за лежащего мужчину в броне, и в голове щелкнула идея.

— У тебя же должно быть оружие, да?

К счастью, оружие действительно нашлось. Не такое, как показывал мне Глеб, но недавние объяснения оказались очень кстати: логика у создателей излучателей была схожей, и я нашла и предохранитель, и регулятор мощности, и кнопку выстрела.

Вскоре холодный свет фонаря разбавился горячим и желтым светом заплясавшего в круге камней пламени. Я без сил рухнула на спину, головой к голове Глеба, и уставилась в потолок. Спина болела. И ноги, и плечи. Кожа лица и рук горела огнем, замерзшие и отходящие сейчас ладони простреливало болью.