Эмиль Бланш, сидящий за письменным столом, вопросительно смотрел на двух молодых медиков, явно недоумевая, что могло от него понадобиться его ассистенту в столь поздний час. Жерар уже предупредил друга, что его патрон не любит сюрпризов и вообще ничего непредвиденного — скорее всего, потому, что ему и без того хватало неожиданностей с пациентами, так что вне работы (которая, впрочем, и составляла суть его жизни) он предпочитал не сталкиваться с подобными вещами.

На вид ему было лет шестьдесят с небольшим, и даже вблизи он все еще был похож на собственный портрет работы Роллера — во всяком случае, выражение лица и осанка были те же самые. Первое общее впечатление от его личности также соответствовало тому, что удалось передать художнику в портрете: трезвомыслящий и, может быть, даже несколько приземленный человек, чьей единственной слабостью является любовь к почестям и пристрастие к высшему обществу (к которому и принадлежало большинство его пациентов).

— Если бы не моя супруга, «Завтрак на траве» находился бы сейчас в этих стенах, — заметил он, выслушав сперва Жерара, затем Жана. — Я даже распорядился привезти картину сюда, чтобы подыскать для нее наиболее подходящее место. Но моя жена нашла сюжет слишком неподобающим, чтобы вешать подобную картину в столовой. Должен сознаться, я много раз об этом сожалел, потому что эта картина — настоящий шедевр. Но, как вы понимаете, тем интереснее для меня ваша история.

Взгляд его в этот момент был устремлен на фотографию юного наездника в костюме из шотландки. Жан решил, что это сын Бланша, еще днем, когда вместе с Жераром сюда заходил. От друга он узнал, что у сына Бланша, Жозефа, случился приступ острого аппендицита во время верховой прогулки в Булонском лесу, и спустя несколько дней он умер от перитонита. Это произошло семнадцать лет назад, в 1868 году.

Сейчас у Жана было ощущение, что он находится в опасной близости от разгадки тайны и яркий свет истины грозит его ослепить. Однако любопытно, как этот человек, в одиночку несущий бремя стольких чужих судеб, может столь самозабвенно погружаться в созерцание фотографии, на которой изображен его давно умерший сын. Для чего? Может быть, это источник, из которого он черпает силы, чтобы продолжать свой путь и выдерживать свой тяжкий груз — клинику, учеников, пациентов с неудавшимися или полностью разбитыми жизнями, оказавшихся в этом на первый взгляд райском уголке?..

Оба молодых мужчины хранили молчание, ожидая, пока заговорит мэтр. Но взгляд Бланша был по-прежнему затуманен глубокой печалью. Что могло родиться из этих переживаний? Внезапная догадка, озарение? Жан мог только гадать, удивленный таким состоянием собеседника, пришедшим на смену его недавнему оживлению и явному интересу к рассказанной истории, особенно после упоминания картины Мане. Но, может быть, Бланш, руководствуясь своим опытом и умением составлять психологические портреты душевнобольных, и впрямь сможет выйти на след убийцы?

Жан перевел взгляд с Бланша на его портрет, потом на отпечаток пальца убийцы Троппмана. Когда он обводил глазами папки, громоздившиеся повсюду, Бланш неожиданно прервал молчание.

— Прошу меня извинить, — сказал он, обращаясь к Жану со смущенной улыбкой человека, застигнутого в минуту слабости. — Итак, из вашего рассказа следуют несколько вещей. Мане мертв, но ваш убийца по-прежнему гонится за его призраком, за его талантом. Хотя вернее будет сказать — из-за отсутствия таланта, поскольку именно в этом дело. Это отсутствие таланта и, тем не менее, признание со стороны публики — вот что не дает ему покоя и заставляет терять рассудок.

Оба друга невольно переглянулись.

— Доктор Рош упомянул о мании убийства, — продолжал Бланш. — Безусловно, она наличествует. Но вместе с тем мы имеем дело с человеком, все действия которого продуманы и организованы. Следовательно, он убивает не под влиянием внезапного импульса. Слишком уж тщательно у него все подготовлено. Такая скрупулезность требует хладнокровия и самообладания. Таким образом, мы имеем дело с мономанией особого рода, очень изощренной, в которой убийство — лишь способ достичь какой-то непонятной цели…

Он сделала паузу, которую оба слушателя не осмелились нарушить.

— Никогда не встречал ничего подобного, — снова заговорил Бланш через некоторое время. — Мне было бы любопытно изучить этого человека… Однако его искания тщетны, они никуда его не приведут — разве что к саморазрушению…

— Что вы имеете в виду? — не выдержав, сказал Жан. Бланш слегка нахмурился, недовольный тем, что кто-то осмеливается требовать от него разъяснений.

— Ну а как вы думаете, куда еще все это может его привести? Ведь он никогда не сможет превзойти Мане путем создания таких… мизансцен.

Полновластный хозяин в своей клинике, Эмиль Бланш не терпел ни малейших возражений. Жан заметил, что он глубоко вдохнул воздух, очевидно собираясь сказать что-то важное. Но даже если отдельные черты характера этого человека могли вызвать усмешку — как, например, слабость к почестям, — все же нельзя было не признать, что благодаря своим познаниям, приобретенным за десятки лет работы, он стал в своей области настоящим светилом.

— Позвольте мне усомниться в том, что он создает свои «мертвые картины» только из любви к искусству, совершенно бескорыстно, — медленно произнес Бланш. — Разве можно приступать к созданию произведения искусства, не имея стремления, пусть даже неосознанного, оставить свой след в этом мире? Ведь очевидно, что у этого человека есть творческие амбиции. Следовательно, он должен сделать так, чтобы его творения, его шедевры — а именно так он относится к своим «картинам» — в один прекрасный день предстали перед широкой публикой. И тогда его имя будет увековечено.

— Но почему Мане? — рискнул спросить Жан, воспользовавшись очередной паузой. — Значит ли это, что убийца был с ним знаком?

Бланш слегка приподнял брови, удивленный таким вопросом.

— Может быть, из-за той революционной роли в истории живописи, которую он сыграл. Из-за его мировой славы… — негромко проговорил он, словно размышляя вслух. — Ведь в самом деле, ни один художник в истории не обладал такой широкой известностью… И еще из-за того, что он провоцировал публику, — прибавил Бланш. И, помолчав, повторил по слогам: — Про-во-ци-ро-вал.

После этого он сжал в кулаке слепок пальца Троппмана, и Жан невольно подумал: а интересно, смог бы он узнать убийцу по одному лишь виду этого пальца?

— Стало быть, убийца — это человек, вполне отдающий себе отчет в своих поступках, — заключил Бланш. — Он выбрал Мане не случайно, понимаете? И картину тоже — именно «Завтрак на траве», поскольку ее появление вызвало огромный скандал. Помещая в центр своей «репродукции» труп, он тем самым подчеркивал именно скандальный аспект оригинала. Не имея возможности сравняться с гением Мане, он решил превзойти его в скандальности… — Неожиданно он умолк, прерывая ход своих размышлений, и посмотрел на Жана: — Но скажите, почему бы вам со всем этим не обратиться в полицию?

«Да, хорош бы я был, если бы так и сделал», — мысленно усмехнувшись, подумал Жан. В самом деле, когда это полиция пыталась вычислить преступника, не имея никаких вещественных доказательств, по одному лишь психологическому портрету? Такая задача им явно не по силам. Но так или иначе, новый визит в полицию, очевидно, неизбежен.