Похоже, водитель привёз меня из больницы только для того, чтобы меня вышвырнули из этого дома, собрав все дорогие презенты Леона и нагрузив показной роскошью багажник автомобиля. До самого верха.

— Я тайком отошлю тебя в одно из своих имений и буду держать в курсе всего!

Я не верю своим ушам. Смотрю на морщинистое лицо Алонзо с хрупкой надеждой.

— У меня есть шанс? — спрашиваю, цепляясь за руки Алонзо.

— Поторапливайся. Пока Леон не спустился. Ну же… — толкает меня в машину, не слушая мою торопливую речь и просьбы.

— Я уже спустился.

Мёртвый, холодный голос Леона прорезает воздух. Мне мгновенно становится нечем дышать. Я словно лежу на дне океана, и толща воды давит на грудь — ни вздохнуть, ни пошевелить и кончиками пальцев.

— О каком шансе ты говоришь, Алонзо? — хрипло спрашивает Леон. — Она проебала их все, до единого. Есть только один шанс — смыть пятно этого позора. Кровью!

Я с ужасом и одновременно с восторгом смотрю на лицо Леона. Он похудел, на впалых щеках сейчас гораздо больше щетины, чем раньше. Волосы в небольшом беспорядке, рубаха сильно расстёгнута, а рукава закатаны. Я до сих пор люблю его невозможно сильно. Возможно, сейчас, даже больше, чем раньше.

Я вижу, что ему больно. Он прячет боль за гневом, но я чувствую мучительный огонь, пожирающий его тело и разум. Леон горит в костре ненависти ко мне.

Но… хуже всего, что в его правой руке зажат пистолет. Леон медленно поднимает руку и наводит пистолет на меня.

— Последнее слово, Лина.

— Одумайся, идиот! — пытается вразумить Алонзо внука.

— Ещё одно слово, дед, я пущу пулю тебе в лоб, а потом пристрелю эту лживую потаскуху.

— Она мать твоего ребёнка.

— Да! Да! — страшным голосом кричит Леон. — Я уже вглядываюсь в лицо сына с беспокойством. Вдруг гниль этой русской шлюхи пустила корни в моём ангелочке, а? Что, если эта сука испортила всё… Всё, к чему прикасалась?!

— Леон…

— Говори, мразь! Последнее слово! — голос Леона гремит, как фанфары прямиком из ада.

Дуло пистолета застывает в воздухе напротив моего лица. С такого расстояния не промахнётся даже трехлётка.

— Последнее слово, — хрипит, как утопающий.

— Я люблю тебя!

— Сука! Ты ЛЖЁШЬ!

Леон нажимает на курок.

***

Выстрел прозвучал, как громовой раскат. Я едва не оглохла от этого звука и подумала, что мертва.

— Вон. Из. Моего. Дома.

Леон опускает руку, но его трясёт крупной дрожью. Глаза бешено вращаются, налившись кровью.

— Никаких потайных имений, Алонзо. Слышишь? Или я подожгу его вместе с этой курвой, которую ты хотел припрятать. Я сожгу. Всё.

— Прости! Леон! Прости! Я не хотела… Тогда я не знала, что ты, такой…

— Какой, бля? Какой? — его голос снова лупит по ушам криком убийственно мощных децибел.

— Другой. Ты не зверь. Ты другой! Не кровожадный монстр! Ты ласковый и нежный. Заботливый. Я только тогда это поняла, когда ты спас меня. Постоянно спасал, ставя на кон не только свою жизнь, но и свою репутацию… — говорю торопливо, глотая слова вместе со жгучими слезами. — Я могу быть здесь. Хотя бы кем-то? Прислугой? Кормилицей? Леон, прошу… Я хочу увидеть сына.

— Моего сына. Ты. Не увидишь. Никогда, — режет словами, как будто ржавым ножом распиливает сердце надвое.

— Прошу, позволь мне всё исправить! Я хочу быть с тобой! Хочу этого ребёнка! Прошу-у-у, — падаю перед ним на колени, захлёбываюсь в слезах, будто в яде.

— Ты никто. Ты ничего не значишь для меня. Вали в Россию. С барахлом. Захлёбывайся в бабках, которые я перегнал на твой счёт. Твоя рабочая пизда нехило пополнила банковские счета. Это твой максимум. Всё. Тебя больше не существует для меня.

Леон скрещивает руки. Одна поверх другой. Правая рука с пистолетом лежит поверх левой.

— У тебя есть минута, чтобы сесть в эту тачку, Полякова Алина. Если не уедешь, — ухмыляется, как маньяк. — Тебя никто не будет искать здесь. Я лично выброшу твоё тело пираньям.

— Леон… Я…

Снова гремит выстрел. Пуля выбивает искры из брусчатки около моих ног.

— Десять секунд уже прошли.

Я медлю, как блаженная идиотка или самоубийца. Боже, я так не хочу верить, что это конец. Только не так… Пожалуйста!

— Ещё десять минут остались позади.

Я смотрю в лицо Леона. Сейчас оно ничего не выражает и напоминает алебастровую маску — так сильно он побелел, а глаза — глаза как озёра кипящей смолы. Без малейшего огонька.

— Поторопись…

Меня заталкивают в автомобиль силой. Кажется, старается не только водитель, но и сам Алонзо старается изо всех сил не допустить убийство.

Но Леон… он близок к тому, чтобы убить. Хладнокровно. У него не дрогнет рука. Я едва не выпрыгиваю обратно из салона, чтобы он оборвал мои мучения этим проклятым выстрелом.

Но машина стартует с места. Я выкручиваю шею назад. Смотрит он вслед. Или нет?

Леон разряжает всю обойму в воздух и, отбросив пистолет, вихрем проносится в двери дома.

В следующее же мгновение машина резко выезжает из двора, и ворота захлопываются. Они отрезают меня от любимого и сына.

Между нами всё кончено. Навсегда.

Я больше никогда не увижу ни Леона, ни нашего с ним малыша.

На моё лицо обрушиваются сильные хлопки. Щёки горят от хлестких ударов. В уши врезается плач сестрёнки. Я едва разлепляю глаза. Комната плывёт, потолок раскачивается и как будто вот-вот рухнет вниз, раздавив меня.

— Ты очнулась!

Катя стискивает меня в сильных объятиях. Она только что вышла из ванной, её мокрые волосы липнут к моей шее, а кожа пахнет апельсиновым гелем для душа.

— Кать, ты меня задушишь…

Мой голос звучит, словно мышиный писк. Я заставляю себя собраться, хотя хочется выть от безысходности. Хочется пальцами вырыть себе в могилу и лечь в неё, попросив, чтобы закопали прямо так, живьём!

— Я так испугалась… Так испугалась. Мне показалось, что я слышала твои крики. Едва вытерлась и сразу пошла к тебе. А тут ты-ы-ы… — Катя рыдает в голос. — Без сознания. Я думала, что ты… как тогда. Когда с сердцем плохо стало.

— Это был простой обморок. Тогда и сейчас, — глажу сестрёнку по волосам, успокаивая. Какая же она у меня маленькая и нежная, хрупкая. Как хрустальная. И как же сильно я хочу, чтобы её ничто не коснулось — ни одна дурная весточка, ни одна капелька грязи, чтобы на неё не попала.

— Всё будет хорошо, Кать… Ну… Прекрати. Я просто устала сильно. Видела же, сколько вкуснях притащила. Как верблюд вьючный. Видела же?