– Что ей больно?

– Ты замолчишь или нет?

– Ты остался при своем, а ее высылают, и ты ведь в этом виноват.

– Плевать.

– Серьезно? Какой же ты мудак.

Ян наконец справился с блокировкой и, довольный, сел обратно за стол. Он поднял бокал – продолжил с того же места, на котором остановился.

Марьяна, застыв, как статуя в музее, смотрела на него.

– Господи, Ян, не могу поверить.

– Ничего, – сказал Ян, отпивая вино из бокала и вытирая рот салфеткой. – Ничего. Ты привыкнешь. Я же привык.

38. Одна

Всяким летним утром, когда тонкий рассеянный свет сходит вниз по макушкам деревьев, как по заднику в уличном спектакле, а впереди их обгоняют другие, те, что в тени, Марьяна вспоминает почему-то один и тот же день, одно и то же ощущение – могущества и бесконечности. Она шла таким утром в паспортный стол.

Отделение милиции – маленький, косенький, серенький домик Ниф-Нифа, притаившийся между рыжими панельными девятиэтажками, окна в пыли и решетках, в боковую дверь – очередь: «мне бы только спросить» и «куда вы лезете», «я от михалпетровича» и «ждите, вызову». По солнечной, пятнистой июньской улице Марьяна шла совершенно одна, как большая, чувствовала себя невероятно взрослой, гражданином, будущим. Песок по-снежному скрипел под кроссовками, в наушниках – первый альбом Земфиры, заезженная кассета – я стала старше на жизнь, наверно, нужно учесть. То было могущество. Бесконечностью было лето, которое здесь начиналось и не заканчивалось никогда, продолжалось каникулами, очередной поездкой к отцу, новыми синими (или зелеными?) штанами с карманами сбоку, в которых некуда было пойти, поэтому Марьяна надела их в паспортный стол. Стояла в очереди самая модная, взрослая, скучающе поглядывала на часы, время клонилось к обеду, солнечный свет спустился уже к земле и залил ее всю. Как обратно шла – уже с паспортом – не запомнила. Только этот момент: предчувствие новой жизни.

Так и сегодня: Марьяна складывала чемодан, и что-то в ней навсегда закончилось – детство, папины потрескавшиеся ладони, казавшиеся неуклюжими пальцы, ловко расправляющиеся с тонкими крыльями бабочек, так что они не мялись, запах плова и табака, искры от костра и фарфоровый луч от накалившегося фонаря.

Но что-то здесь же и начиналось – в жизни всегда ведь так, – Марьяна еще не знала что, но чувствовала – здесь, сейчас, когда ей только больно и страшно, одиноко и необъяснимо, внутри оживало, плелось и выстраивалось какое-то другое неизвестное что-то, крепко устраиваясь на фундаменте разрушенного бывшего. Марьяна это чувствовала, берегла, боялась растратить.

Нужно было ехать разбираться с наследством. Решила сообщить о своем приезде в «Фейсбуке» – бегло, небрежно, в надежде, что Ольга увидит. Но что с того? Она была зла на Ольгу, хотелось ей мстить и мстить – например, никогда больше не встречаться, если бы это могло ее хоть как-то расстроить.

И в то же время хотелось, чтобы Ольга пришла, взяла ее за руку, пожалела.

От всего этого мутило, чемодан не складывался, завтрак не готовился, все валилось из рук.

Ян ходил мрачнее тучи, перестал бриться, сочинял свою оправдательную речь. Похоже, собирался выйти к студентам с бородой и посохом. Марьяна переживала за девочек, как бы папенька напрочь не свихнулся, и одной ее – не совсем нормальной – уже и так хватало с лихвой.

Смотрела в кухонное окно, как они скачут на батуте – патокой тянулась нежность, – и думала: вот бы у них все сложилось иначе. Когда они подрастут, она скажет им: не соглашайтесь жить без любви, это грех, потому что все грех без любви, а остальное так – огрехи.

От ветра зашумели деревья, Марьяна вздрогнула, окрикнула девочек, чтобы убедиться, что им не холодно.

Она вспомнила, как они с отцом уходили в лес: длинные, до самых облаков ели, рыжий настил из иголок, торчащая в нем черника – казалось, что вокруг никого, а на самом деле они были лишь частью огромной толпы.

Он говорил:

– Ты здесь одна?

– Одна.

– А вот посмотри сюда.

И она смотрела: как кишит переполненный муравейник. Садилась на корточки, и дом их становился большим, рос на глазах, как будто она съела волшебное печенье и стала меньше крупинки манки.

– А теперь сюда.

И она смотрела, как по кусту черники взбирается клоп.

– А здесь что видишь?

И прямо перед ней – как будто навели резкость – возникала паутина, а с ней паук, как центр мишени.

– А тут?

И она боялась сделать следующий шаг, потому что понимала, что под ногами все движется, ползет, живет, дышит, и она не одна, и никогда не будет одна, и тишины нет, и жизнь – это то, что продолжится после смерти. Она знала, что у отца был план – в этих непрекращающихся бесчисленных существах он нашел свое собственное бессмертие.

Она вздрогнула, когда в дверном проеме бесшумно появился Ян, как жук отшельник, вылезший из щели.

– Ты меня напугал, – сказала Марьяна. – Подкрадываешься, как вор.

– А я и есть вор, – сказал Ян. – Вор и преступник.

Он приблизился к ней, и Марьяна сдала назад, но быстро уперлась в кухонную столешницу. Он подошел вплотную и вдавил губы в ее шею, как будто прицеливался, куда вонзить зубы. Марьяна закрыла глаза. «Вот это чувство – что мне всегда кого-нибудь не хватает, – решила она. – В нем мое бессмертие».

Демьян одной рукой скинул со столешницы миски и доски, все со звоном посыпалось в раковину, а второй – поднял и посадил Марьяну на влажное и холодное и вырвал вверх футболку, как надоевшую сныть из земли.

Марьяна обернулась к окну – девочки взлетали все выше и выше, почти касаясь руками неба. Они смеялись, и она засмеялась тоже, сначала тихо, потом громче, потом до слез, сбиваясь дыханием – пунктиром, азбукой Морзе, терпящим бедствие кораблем.

Потом он вдруг замер и резко вышел, попятился, как будто из зазеркалья, ее даже откинуло, как после выстрела – затылком в стекло.

Марьяна смотрела, как он вытирается кухонным полотенцем, брезгливо бросает его в ведро и жадно пьет из горла бутылки с лимонадом.

– Что? – спросил он, порезавшись ее взглядом.

– Ничего, – сказала Марьяна не двигаясь. – Буду собираться дальше.

Ян отвернулся и вышел из кухни.

Марьяна взяла телефон и написала Ольге: «Завтра буду в Москве. Надо разобраться с папиной квартирой».

Ольга ходила из угла в угол и договаривалась сама с собой. Если она поедет встречать Марьяну в аэропорт – это будет не слишком навязчиво? Если