Доктор Энтридж осторожно ответил, что оба события могут иметь вполне рациональное объяснение: Джимми умеет драться, грабители это поняли и потому обратились в бегство, что до дерева, писал же Фрейд своей дочери Анне, что старая груша, которую три года все считали мертвой, вдруг зацвела.

— Ладно, — прервал их Бадди, — спрячьте-ка быстро всю эту музыку. Уоттфилд, пока не завершена четвертая стадия, вы сохраняете инкогнито.

Ким молча поднялась и вышла. При Энтридже она предпочла умолчать о сообщении, оставленном Джимми двадцать минут назад на ее автоответчике.

— Винцо-то было крепковато, — поморщился Бадди, тяжело опускаясь на лиловую софу. — Бургундское днем — ересь какая… Энтридж, дайте мне прослушать вашу беседу. А вы настоящий артист, епископ.

Епископ Гивенс, стоявший, скрестив руки, в проеме окна, вскинул голову и выпалил задиристо:

— Я верю в этого парня. Юмор, боевой дух, упорство, хитрость и чувство собственного достоинства — Ватикан будет в восторге.

— Над имиджем все же придется поработать, — вставил пресс-атташе.

Лестер Энтридж отдал Купперману диктофон и отвел в сторонку епископа для приватной беседы.

— У тебя есть сомнения, Лестер?

— Только один вопрос. Он был воспитан в отрицании веры; теперь он принимает догму через экзальтацию эго — нет ли риска, что из него выйдет интегрист, фундаменталист, неуправляемый фанатик?

— Нет, Лестер. Его вера логична, это не порыв. Он не уверовал — он признал очевидное.

— Ты не боишься, что его вера может обернуться против нас? В нем доминирует страх быть покинутым: он испытывает подсознательный дискомфорт, если не проецирует на ближнего свою паранойю отречения.

— Он и проецирует, на меня, а я успешно играю порученную мне роль, — улыбнулся прелат Белого дома. — Не беспокойся: я предохранитель от Бога, короткого замыкания не будет.

Они переглянулись, успокаивая друг друга, и одновременно вспомнили о четырех десятках операций по освобождению заложников, которые блестяще провели вдвоем, благодаря своему умению обращать против религиозных фанатиков их же фанатизм.

— Помоги мне убрать из проекта Уоттфилд, — продолжал Энтридж сквозь зубы. — Она с ним переспала.

— А, — сдержанно кивнул епископ. — У тебя и доказательства есть?

Психиатр показал на диктофон, который слушал Бадди Купперман, развалившись на софе, точно выброшенный на берег кит.

— Определись, что именно тебя смущает, — вкрадчиво заговорил его преосвященство, который умел загонять в угол приходивших к нему на исповедь так же ловко, как Энтридж своих пациентов. — В тебе оскорблено понятие целомудрия, неотделимое в твоем представлении от Иисуса, или ты боишься, что женщине достанется больше откровений в постели, нежели тебе на диване?

— Это что еще такое? — вдруг гаркнул Бадди, вырвав из уха наушник.

— С этим вопросом к агенту Уоттфилд, — сокрушенно вздохнул Энтридж. — Без сомнения, это дестабилизирует…

— Я про тот вздор, который он несет, а вы его поощряете! — прогремел координатор. — Противопоставить промысел Божий личной вере с целью приписать чудеса дьяволу — ну, дальше ехать некуда!

— Чтобы разрушить его механизмы защиты, — стал оправдываться Энтридж, — надо было спутать ему ориентиры.

— Я распределил роли, черт побери! Гивенс — жупел, вы — доброжелательный слушатель! А вы, когда он забивает себе голову бесами, с ним соглашаетесь! Видели, что из этого вышло?

— Я был вынужден углубиться в тему, чтобы он понял бессмысленность своих доводов…

— Нельзя углубляться вслепую! Когда буришь пупок, непременно упрешься в позвоночник! Нет, что за олухи у вас в ЦРУ!

— Ну хватит! — вышел из себя Энтридж. — Я не потерплю, чтобы меня учил моей профессии сценарист «Спасателей Малибу»!

— Я работаю в области видимого, в подсознание не лезу!

— Да уж, видели мы ваше видимое! В Ираке, в Пакистане, на Кубе…

— Это я, что ли, пытался отравить сигары Кастро? — заревел Бадди, вскакивая. — Я впрыскивал в его водолазный костюм вытяжку из ядовитых грибов? Я пропитывал его ботинки солями таллия, чтобы у него вылезла борода, в надежде разрушить его имидж?

— Все лучше, чем врать, что некая страна имеет оружие массового уничтожения, с целью развязать войну!

— Это было после меня!

— А я во времена Кастро еще не работал!

— Он идет, — сказал пресс-атташе, снял наушник и добавил, взявшись за ручку двери, с неожиданно истерическим подвизгом: — А вы постарайтесь успокоиться, забыли, что ли, кому приходится выдавать ваши темные делишки за передовые стратегии? Мне! Белый дом снес столько же голов в ЦРУ, сколько ЦРУ свалило президентов: вы квиты и перестаньте собачиться! На этот раз, черт возьми, мы работаем на Бога, так что держитесь в рамках!

Стеклянная дверь раздвигается передо мной и говорит эротичным голосом: «Добро пожаловать!» Не успеваю я войти, как маленький юркий человечек с пирсингом, в светло-оранжевом замшевом пиджаке, кидается ко мне через весь холл, протягивая руку и улыбаясь во весь рот:

— Фрэнк Апалакис, пресс-атташе Белого дома, вы просто молодец, знаете, я прихожанин Церкви Адвентистов Седьмого Дня, мы с вами поработаем на славу!

Я стою, опешив от такого напора, повернувшись в сторону атриума, где при виде меня поднялась с кресла Ким. Встревоженно хмурясь, она кивает на коридор с лифтами и направляется туда.

— Вот ваша гостиничная карточка, брифинг через четверть часа, если хотите освежиться, в этом конверте аванс на текущие расходы, полагаю, багажа у вас нет, ночи в Скалистых горах прохладные, у входа к вашим услугам лимузин, спросите шофера на ресепшне, он отвезет вас куда скажете…

Я поднимаю руку, чтобы остановить его пришепетывающую скороговорку. Он тотчас умолкает, преданно заглядывая мне в глаза, точь-в-точь собака, ожидающая, когда хозяин бросит палку.

— Я оставил сумку на ресепшне.

— Она уже в вашем номере, вас проводить?

— Спасибо, не надо.

— Ваш номер 4107, встречаемся в 4139-м ровно в четыре, выглядите вы отлично, если что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, я всегда к вашим услугам, извините за мой голос, обычно он звучит иначе, не хочу жаловаться, но у меня ужасно болят зубы…

Он умолкает, склонив голову набок, смотрит на меня выжидающе, добродушно улыбается. Я советую ему принять аспирин и иду к лифтам; Ким только что скрылась в кабине, я захожу следом.

— Как здорово, что ты так быстро пришла, ты была поблизости?

Она отвечает, что ей не понравился мой голос на автоответчике, тревожно стало. Я смотрю на нее. Лучше бы она надела, как вчера, строгий костюм. В легком летнем платье у нее такой безобидный вид. Она спрашивает, на каком я этаже.