Снег продолжал густо падать вокруг. Живые изгороди накрылись высокими снежными шапками, и вскоре они двигались в окружении сплошной белизны, как парочка праздношатающихся призраков. Тишина приветствовала каждый шаг скрипом снега под их ногами, и улыбка не сходила с губ старой женщины.

Несколько часов спустя они добрались до места, где ее луг подступал к Главному тракту, и Дрейк сказал: Стой здесь. Он просто не мог не произнести эту фразу на этом месте. И они остановились здесь. Дыхание густым паром вырывалось из их ртов. Разгоняя кровь, он потопал ногами и постучал руками по своим бедрам.

С праздником, сказал он, доставая из кармана и вручая ей небольшой, неловко сделанный сверток.

Сам заворачивал, пояснил он, как бы извиняясь.

Надо подождать до Рождества, возразила Дивния.

А ты представь, что оно уже наступило.

И она стянула рукавицы, распустила ленточку и стала разворачивать подарочную бумагу, пока на ее ладони не остался маленький черный тюбик. Дивния поднесла его близко к глазам, сняла крышечку, медленно повернула нижний конец тюбика – и в мельтешащую белизну неба нацелился ярко-красный указующий перст.

И падал снег. И падал снег. И падал снег. И это было прекрасно.

Пришел январь и, как упрямый мул, уперся в землю, не желая избавлять их от своего присутствия.

Дивния глядела в темноту из окна своего фургона. Заметив какое-то движение вдали, она сперва решила, что это бродит неприкаянный святой – чего не бывает в столь злую погоду. Но, воспользовавшись подзорной трубой, она опознала Дрейка, который стоял на берегу, глядя в сторону островной церкви. В последние дни он стал нервным и снова начали дрожать руки, хоть он и пытался скрыть это от Дивнии. Ел он плохо, на вопросы отвечал односложно; удовольствие от жизни сменилось простым стремлением выжить, не более того. Дрейк повернулся и посмотрел в сторону фургона. И в тот самый момент она заметила сон – тяжелый, тревожный, назойливый сон, – витавший у него над головой подобно здоровенной стрекозе.

Она поспешно закрыла окно. Видимо, среагировав на это резкое движение – или на шум, – стрекоза-сновидение оставила Дрейка, прямиком устремилась к ней и с налета врезалась в оконное стекло. Сильный удар сопровождался звуком, похожим на пистолетный выстрел, и звук этот потряс и отбросил ее вглубь комнаты, к самой кровати.

Что ж, это было только вопросом времени; она предвидела это с самого начала. Еще в ночь его появления, когда она поднимала Дрейка, его тяжкий душевный груз оставил неизгладимый след на ее руках; и с тех пор она знала, что рано или поздно начнет видеть его сны.

Двумя неделями ранее, вскоре после полуночи, на лес опустилась густая удушливая тьма. Ни единого звука не раздавалось поблизости. Природа спасовала перед этой напастью, даже звезды померкли. От луны остался тончайший серп, да и тот почти не был заметен. Дивния не могла заснуть. Точнее, она старалась не заснуть. Сидела, потягивая джин, и наблюдала за тем, как темный ужас надвигается на ее мир. Когда она ложилась на кровать, тьма обволакивала ее как саван, а если она сидела за столом, то стоило только погасить лампу, и тьма разражалась торжествующим хохотом. Причем это был мужской хохот. Этот ужас принадлежал не ей.

А еще через две ночи ее разбудил пронзительный крик. Она вышла наружу. Все было тихо. Чуть погодя из лодочного сарая примчался встревоженный Дрейк.

Я слышал крик, сказал он. С тобой все в порядке?

Она оцепенела. Теперь сомнений уже не было.

Наверно, тебе приснился кошмар, сказала она. Иди спать, все хорошо. Мы здесь в безопасности.

А тебя что разбудило? – спросил он, уже сделав шаг в сторону сарая.

Мочевой пузырь, сказала она. Обычное дело.

И вот прошлой ночью ей приснилась карточная игра. Сама она не играла, она была одной из карт. Слышался смех, и там был Дрейк – он был среди игроков. Проснулась она в корчах на полу. И она знала, что это никакая не болезнь.

А теперь ночь наступила снова. Дивния поднялась со стула и вышла на морозный воздух. От страха ей стало еще холоднее, и она укуталась основательно, напялив в несколько слоев чуть ли не всю свою одежду и затянув поверх нее ремень. Таким образом отгородившись от внешнего мира, она спустилась к реке и только тут осознала, как это странно: сейчас только кожа ее лица непосредственно контактировала с воздухом.

Все вокруг казалось чужим и незнакомым, река уже не была приветливой. Клубки водорослей у самой поверхности превратились в сгустки выжидающей тьмы.

Оно уже здесь, подумала Дивния, озираясь и рассекая ночное небо взмахом палки.

Сновидение уже было здесь.

Внезапно что-то незримое опрокинуло ее на землю и навалилось сверху, выдавливая воздух из легких. Боже мой, какая тяжесть!

Дрейк нашел ее на следующее утро. Она неподвижно лежала на берегу – кучка тряпья, покрытая грязью и инеем. Приблизившись, он увидел, что ее одежда растрепана и местами порвана. Дрейк поднял ее, отнес в фургон и уложил в постель. Он в жизни своей ни о ком так не заботился, как о ней с той самой минуты. Растопил печку и все время поддерживал огонь. Прикладывал к ее бокам и спине нагретые камни. Кастрюля с овощным супом всегда была наготове, чтобы она могла поесть, как только пожелает. И он подолгу сидел рядом, держал ее за руку и шептал слова, какие в последний раз произносил, еще будучи ребенком.

Через два дня Дивния очнулась. Она выглядела изможденной и еще более старой. В последующие дни она ничего не говорила и, вопреки обыкновению, ни разу не окунулась в реку. Она сидела в фургоне, скрываясь от мира, который повергал ее в смятение. Дрейк оставлял для нее еду на ступеньках. И еще он каждую ночь зажигал свечу в церкви, когда понял, что Дивния этого делать не собирается. Во время приливов он сидел на берегу, ожидая знака. И по прошествии недели он получил этот знак.

Под вечер Дивния нашла его в устье, где он собирал плавник для топки. И с ходу протянула ему игральную карту рубашкой вверх. Он перевернул карту: это была бубновая девятка. Он быстро взглянул на Дивнию и начал трястись всем телом. По его лицу заструились слезы.

Чуть позже, когда Дивния сидела на причальном камне, он подошел и сел рядом на землю, прислонившись к камню спиной. Он не мог смотреть ей в глаза, боясь увидеть там собственное отражение. Над рекой ниже по течению кружили чайки, временами пикируя и выхватывая из воды рыбу; затем раздался настойчивый, словно призывавший к действию, крик болотного кулика. Надвигался прилив. Дрейк не знал, с чего начать, и потому просто начал говорить.

Тот день прежде всего запомнился ему погодой: это был идеальный летний день, и красота его в свете дальнейших событий представлялась особенно значимой, хотя и отнюдь не доброй.