– Вовремя…

– Вот именно. Опохмелился вовремя, дальше живи, – говорит Гриша. На спинку стула отвалился. И говорит: – Психушка не психушка, а света белого невзвидишь, перед глазами замаячат с рожками да закривляются, сердечко зашалит, башка, как дизельный глушитель, затрясётся, нет ничего другого, и попробуешь. Хоть и мышьяк, хоть стеклоочиститель… За милу душу… Ещё и чумазенький, самый из всех спокойный и рассудительный, подсядет смирно на плечо и насоветует по-дружески – как не послушаться… Одеколоном похмелялся…

– И как?

– Нормально. Ходишь потом… как змей-горыныч, пышешь… и в туалет пойдёшь – как в парикмахтерской… Не приходилось?

– Нет.

– Ну, это дело исправимое. Прижмёт когда-нибудь, и не откажешься… Мы с ним, с Винокуром, вчера маленько… это… да спирт такой дурной попался… С утра чумной ещё, с похмелья-то, чё-то втемяшилось – и понесло… Так нас обычно… Ну не на свежую же голову попёрся он…

– Да уж… на свежую бы не попёрся.

– И я об этом… Тут, у геодезической вышки, сюда уже, к Пята-горе, на вырубках – а там такого натворили…

– Я видел… был.

– Поубивал бы… Такой лесок стоял, такие листвяги… И дичь держалась. Ещё пилили бы по-человечески, по-путнему… Больше сомнут, сломают – не напилят.

– Да-а, – говорю. – Не говори.

– Хоть говори, хоть нет, – говорит Гриша. И говорит: – Глаза бы, ходишь, не смотрели… А эта, жёлтая-то, на тайменя?

– Да нет… На окуня, на щуку.

– А на тайменя? На ленка?

– На этих – медная. А лучше уж на мышь. Ну, и на эту тоже можно.

– На мышь – проверено – конечно… А на живую ты не пробовал?

– Нет, на живую не рыбачил.

– А Саня Ларин вроде ловит… Чё-то рассказывал мне, помню.

– Их же, живых, – говорю, – добыть ещё надо.

– Ну, – говорит Гриша. – Кота с собой на речку стоит брать.

– Коты ленивые, лучше уж кошку.

– Можно заранее – в ловушки… и, как червей потом, в посудинку…

– Живой долго не нарыбачишь, – говорю, – быстро сдохнет.

– Так не одну добудь, а несколько… Ну, ладно, я-то не рыбак… Так только, изредка, и в сети, – говорит Гриша. И говорит: – С дороги свернул, в целик направил жеребца, на арматурину тот напоролся… Насадился до хребтины… как на пику… на ней по крови-то – докуда – видно. Скакнул, уж как ли там, не знаю – от Винокура не добьёшься: ни бе, ни ме пока… расстроился.

– Ох ты, – говорю.

– Ну, – говорит Гриша. – Слетел с неё, с арматурины, а дальше – всё… в снег завалился и задёргался, и чуть наездника не задавил… Как-то успел ещё – отпрыгнул… Повредил внутри там чё-то – орган какой… Буду разделывать – посмотрим.

– Надо же так.

– Не говори… Снегу – метра полтора в тайге, не меньше – как ещё раньше жеребца не ухайдакал… не запалил.

– Да-а, – говорю.

– Да-а, – говорит Гриша. – Осенью вальщики воткнули для чего-то – вмёрзла в землю, пробовал пошатать её, как приварили – концом заточенным торчит. Там, где у них табор находился, балок стоял, – когда съезжали, паразиты, пусть бы не выдернули, хоть пригнули… Прибежал ко мне, плачет, пойдём, говорит, добьёшь, а у него рука, нож при себе, не поднялась, мол… Ну, это может быть – конечно: из жеребёнка его вырастил… Сходил, голову отрезал… Глаза уже не открывал, но живой ещё был. Надо ободрать и мясо вынести. Мне одному там не управиться, а с Винокура толку никакого, – сказал так Гриша и спрашивает: – Есть рюкзачишко, вещмешок ли крепкий?

– Есть, – говорю. – Но не достанешь. На чердаке. Туда сейчас – лаз перекрыт – не проберёшься.

– Ладно, найду… Валялся где-то, – говорит Гриша. – Он, правда, рыбой пахнет сильно, хоть и замачивал – так въелось…

– Да, рыбий запах с ходу-то не вытравишь.

– Теплее только одевайся – возиться там пока – замёрзнешь… В снегу по пояс будем пурхаться… Идти, конечно, тяжело.

Оделся я, обулся теплее – в то, что нашёл. В печь заглянул, вьюшку задвинул.

Пошли мы.

По пути забежал Гриша к себе домой. Вернулся – нескоро, правда: в завалах там не с маху что отыщешь – с двумя старенькими латанными кожей и брезентом рюкзаками. Один себе лямками на плечо повесил, другой, на самом деле с рыбным ароматом, мне вручил. Увидел, наверное, что я принюхиваюсь, и говорит:

– Какой уж есть… другого нет.

– Да мне-то… ладно, – отвечаю. – Мясо бы не пропахло, – говорю.

– Пусть пропахнет… Всё равно татарам продаст. Скажет, что не овсом и сеном, а рыбой жеребец питался, – шутит Гриша. Водки-то выпил, так поправился. И говорит:

– Спасибо Диме… всё же… это… а то, не знаю, прямо… как-то… но. Ну и тебе, конечно… тоже.

Ожил, вижу, человек. Нормально. Рад за него.

Собак, просяще поскуливающих, с цепей спускать не стал Гриша, в ограде их оставил: сейчас они там ни к чему, мол, мешать в лесу только будут да под ногами путаться. По мне-то, и хорошо – я не соскучился по ним.

Направились мы по Маковской дороге – когда-то волоку.

Сначала тут в гору, потом – вдоль ограды кладбищенской. Внутри ограды берёзы, сосны, ели, пихты, кедры – как шестикрылые – солнцем облитые, и вовсе – каждой иголкой выделились, каждой почкой. И у Гриши здесь родственники покоятся – в глине, все могилы зима выровняла: без холмиков – крестами только чуть разнятся: где новее, где старее, а кое-где совсем уж древние выглядывают из-под снега: давно в Ялани люди поселились. А тут как будто никого: безмолвно за оградой. И мы, язык прилъпе гортани, молча миновали – чтобы не отвлекать.

Иисусе, Сыне Божий, помяни всех, тут смирившихся, егда приидеши во Царствии Твоем.

Дошли до Попова лога. Свернули с Маковской дороги, следуем по другой – лес по ней с делян вывозят. Как отутюженная, хоть на коньках по ней катись. Только кое-где маслом машинным испачканная – пятнами, – споткнуться на них можно – ну не коньком, хотя бы взглядом.

Глухарь, захлопав громко крыльями, с сосны слетел – за стволом прятался – когда, качнув ветвь, с места сорвался, тогда лишь обнаружился. Близко нас подпустил. Знает, что без ружья.

– Суп полетел, – говорит Гриша.

– С галушками, – говорю.

– Можно и потушить, с молоденькой картошкой – тоже неплохо…

– Есть захотел?

– В русской печи… Как-то ещё, смотри-ка, выжил. То, ходишь-ходишь, и ни птички. День пролазишь – ни зверушки… Опохмелился-то, теперь поел бы.

Тайга тихая – как сосредоточилась: по месяцу весна уже, а по погоде всё ещё зима – на ожидании.

Безоблачно. Вокруг солнца гало.

– Занепогодит, – говорит Гриша.