Далее разговор прошел во вполне конструктивном ключе. Взаимодействие обсудили, в штарм[42] дозвонились, про «немцы рядом» доложили, эшелон заказали и даже вывод «104-й отдельной танковой роты» тоже обеспечили. Как и в прошлый раз, начальник автобронетанковых войск армии, не знавший о существовании такого подразделения, грозился лично побеспокоиться о его выводе, коли госпитальное руководство подтверждает наличие совершенно секретной техники. Связи с госпитальным дозором разве что не нашлось. Если телефоны там и не были дефицитом, то кабели нашли в запасах только два километра, еле-еле до высоты 43,1 хватило. Связь с ним обеспечивалась ракетами. Политрук, остававшийся там старшим, зарисовал разноцветными карандашами таблицу сигналов в своей записной книжке.

На прощание подполковник отвернулся и залез в кабину, чем сбил с панталыку политрука, сухо мне кивнувшего и заскочившего в кузов, что вызвало очередную ухмылку у особиста, неожиданно подошедшего и тепло пожавшего мне руку.

– Держись, братишка.

Вот так вот и поговорили. Впрочем, наезд на подполковника с вопиющими нарушениями воинской этики, как мной и подозревалось, был полностью оправдан. После отъезда полуторки немецкий разведывательный взвод даже не подумал штурмовать мост самостоятельно.

* * *

Предки на высотке за спиной лениво ковырялись лопатами, соединяя ячейки в окопы на отделение. Оставленный полуторкой политрук какое-то время бегал по гребню, изображая руководство инженерными работами, однако потом исчез. Мои бойцы, выкопав ячейки, не только соединили их ходами сообщения, но и бросили еще один ход к вершине, на случай занятия переднего ската в последующем. Наблюдатели наверху вырыли окопчики для стрельбы лёжа. У Бугаева было то же самое.

Ничего не менялось, немцы отсиживались в лесу, хотя движение и парочку выставленных наблюдателей мои дозорные засекли. Их бездействие сильно напрягало, однако, поразмыслив, от решения вывести БМД наверх и начать окапываться по топографическому гребню высоты я отказался. Данный замысел повышал риск потерь и собственно не давал заметной выгоды. Три БМД и бронетранспортер обладали достаточной огневой мощью, чтобы отбить атаку пехотной роты и самостоятельно, в случае попытки охвата опорного пункта с тыла, окопавшиеся бойцы встретили бы их огнём – так что, поразмыслив, я решил своего замысла на данном этапе не менять. Немцы тоже не могут быть уверены, что на высотках кто-то есть.

Напрягало только их подчеркнутое бездействие и молчание дозоров – попытка форсировать Чернянку с немецкой стороны либо отсутствовала, либо не была обнаружена. В последнем варианте дело пахло неприятными последствиями, по крайней мере для егоровского отделения. Сержант получил предупреждение о максимальной бдительности охранения в лесу вокруг боевой машины.

* * *

Как всегда, бой начался неожиданно. Еще большей неожиданностью стал немецкий артиллерийский огонь. Над головой просто прошелестел артиллерийский снаряд, и у дороги в районе болотца за высотками встал высокий столб взрыва. Второй пристрелочный снаряд примерно через тридцать секунд лег по берегу в районе перекрестка перед бродом. Фриц, на зависть точно определив направление на цель, корректировал дистанцию. Что интересно, шапка разрыва была такой же высокой и от взрывов снарядов моих соток отличалась довольно заметно, если отбросить вариант принципиальных отличий в конструкции снаряда и степени наполнения ВВ, пристрелку враг вел на фугасном действии, чтобы повысить заметность знаков разрывов. Актуально на лесистой местности, я пообещал себе это запомнить.

Фрицы не торопились. Немец сначала взял в вилку высоту 41,2, уложив снаряд в ее габарит, перешёл к высоте 44,8, в конце концов кинув фугас в пятнадцати метрах от наблюдателя, после чего перешел к пристрелке высоты 43,1. Выставленный там госпиталем дозор, видимо, сразу же остро пожалел, что чуть ранее там только кальсоны на кустах сушить не развешивал.

Германский артиллерист, похоже, камрадом был довольно обстоятельным, поскольку решил, что, пока есть время, нужно пристрелять все имеющиеся ориентиры в искомом районе. Идея, которой нельзя было отказать в рационализме, за исключением расхода лишних снарядов на пристрелку.

Вокруг стучали лопаты, подчинённые, которые приказ окопаться восприняли с пониманием, но следовали ему без лишнего энтузиазма, в какой-то момент почему-то единодушно решили, что глубины вырытых окопов маловаты и есть время их увеличить. Особенно в этом отличился наблюдатель на вершине, который, злобно чертыхаясь, махал лопатой как японский экскаватор на карьере алмазной житницы нашей Родины – дотационной Якутии. За рекой было тихо, ни малейшего движения. Потерь я не понес, но думаю, немцы на них и не рассчитывали.

Пристрелявшись к высоте 43,1, фриц неожиданно перешел на поражение, кинув по ней десяток снарядов с четырех-пятисекундными интервалами, на минуту прекратил огонь и внезапно перенес его прямо на меня – я только охнул и вжался в дно окопа, когда над головой первый раз грохнуло и меня осыпало комьями земли. Высунуть голову наверх, даже определившись с интервалами артиллерийской очереди, было страшно – оглядеться по сторонам стоило немалых моральных усилий. Над брустверами не маячило ни одной каски, машины, опустив стволы, молчали, треугольником рассредоточились по склону.

Первым о начале немецкой атаки доложил Бугаев:

– Топор Десять – Топору Одиннадцать. Фрицы на лугу, до роты, развернуты в цепь, атакуют в направлении моста и брода. Танков и БТР не наблюдаю. Приём.

Парой секунд позже доклад уточнил Егоров:

– Топор Десять – Топору Тридцать, на моей стороне фашистов нет, все атакуют с вашей стороны железнодорожного полотна.

Итак. Что у нас есть. У нас имеется артиллерия противника, держащая под обстрелом высоту 44,8, атака роты противника с фронта, а также противотанковые пушки и станковые пулеметы, выведенные на опушку рощ впереди, с задачей поддержки наступающих огнем с места. Противопоставить им я могу только боевые машины, под артогнем людей из окопов поднять и вытащить на голую землю гребня будет не только тяжело, но и нерационально. Даже бугаевское отделение выводить на передний скат не стоит, как только немцы его засекут, перенести огонь артиллеристам будет совсем нетрудно. А площадь поражения сотки на осколочном действии – это несколько сот квадратных метров.

Ситуация неприятная, однако ничего страшного пока не произошло, даже раненых ещё нет. А значит, будем действовать по плану.

– Топор Тридцать, пробей тепловизором поддерживающие огневые средства на немецких исходных в рощах, основное внимание групповым целям и противотанковым орудиям – уничтожить! Перенос огня по атакующей пехоте по отдельной команде. При переносе огня на тебя переходи к огню с ходу. Приступай.

Как ранее мной было выяснено, тепловизор – это не панацея, однако характеристики французских матриц на двухкилометровой дистанции позволяли надеяться на обнаружение хотя бы части немецких огневых средств. Закрытые от его наблюдения остатки я собирался отлакировать оставшимися двумя БМД с фронта. После уничтожения ПТО в рощах, как я прикинул, атакующая пехота на лугу оказывалась в ловушке – впереди река, а сзади сотни метров голой луговины, по которой до рощ под огнём добегут далеко не все, а только лишь некоторые. Единственное, что могло обеспечить противнику приемлемые потери в этой безнадёжной ситуации, это точный артиллерийский огонь по боевым машинам на их подавление, в случае если немецкий корректировщик вовремя сообразит. Однако я не собирался облегчать ему задачу, две БМДухи и бронетранспортер для огня с места, чтобы фриц без проблем ловил их в вилки, я применять не собирался. Боевым машинам, с их стабилизированным вооружением, собственно останавливаться даже не требовалось, только бронетранспортер целесообразнее было применять с коротких остановок. При скорости движения километров двадцать пять – тридцать фриц упарится ловить мои машины, попадание там может быть только случайным, а потом на батарее так же тупо кончатся снаряды. Боекомплект там не резиновый. Значит, решено, так и поступим, вопрос только в том, стоит ли ждать окончания артподготовки и подхода противника к берегу, или выводить машины уже сейчас.