Для западных шошонов Невады рассредоточение было ежегодной традицией: осенью каждая семья отправлялась своим путем, собирая те же орехи, которые так любят сосновые сойки. Шошоны разделялись не потому, что пищи не хватало, а потому, что она была рассеяна, кроме того, это служило предлогом для посещения друзей в каком-нибудь другом месте[292].

Мастера на все руки

В наше время люди в основном полагаются на специалистов, крупных (вспомните Стива Джобса) и рядовых (мастер по ремонту телевизоров). В отличие от нас люди в общине придерживались стратегии «мастер на все руки», так же как муравьи в маленьких колониях и по той же причине. Когда рабочей силы немного, зависимость от специалистов может привести к катастрофе. Это особенно актуально, если один член группы умрет, а обученного человека, способного его заменить, нет. Вышеперечисленное, а также почти полное отсутствие собственности означало, что все касающееся кочевого образа жизни каждый член общины должен был держать в голове, даже несмотря на то, что другие члены общины, особенно старики, могли подсказать, как правильно действовать.

Сейчас это трудно себе представить, поскольку ни один человек не может сделать с нуля карандаш, не говоря уж об iPhone или машине. Разделение по видам работ существовало только исходя из того, чем, как предполагалось, должны заниматься люди определенного возраста и пола. Единственным специализированным направлением деятельности в локальной группе было знахарство. И даже в этом случае ожидалось, что у аборигенов знахари, подготовка которых могла занимать годы, сами будут выполнять все рутинные задачи[293].

Подход «одна голова хороша для всего» накладывал ограничения в том, что касалось уровня сложности общины и видов работ, выполняемых ее членами. Современные руководства по эксплуатации, ставящие в тупик, свидетельствуют о том, что передача инструкций является непростой задачей, даже когда детали постоянно записываются, а у охотников-собирателей конечно же не было письменности. Изобретатель бумеранга – искусный резчик по дереву, которым, вероятно, был этот абориген, – также должен был найти способ, с помощью которого средний человек смог бы создать бумеранг без особых хлопот, или изобретение исчезло бы уже в следующем поколении.

Несмотря на то что члены локальной группы несли с собой одинаковый набор средств для выживания, различия между творческими способностями и умениями отдельных людей, несомненно, были очевидны. Как отмечал в 1930-х гг. философ Гуннар Ландтман, среди бушменов «некоторые женщины более искусно и усердно, чем другие, делают бусы, некоторые мужчины более ловко вьют веревки и делают отверстия в трубках, но все знают, как делать эти вещи, и никто не посвящает свою жизнь этим занятиям»[294]. Демонстрация талантов была делом щекотливым. Из-за того что жизнь была тесно связана с лагерем, общины редко терпимо относились к хвастуну. Существует огромное число рассказов о том, как охотники-собиратели поддразнивали успешного или талантливого человека, в том числе встречались и такие утверждения: «Когда я убиваю какую-нибудь добычу, обычно наши собратья, особенно мои бушмены, восклицают: “Какая маленькая!” Раненую добычу, которой удалось убежать, объявляют удивительно большой»[295].

Не говоря о насмешках, каждый, вероятно, знал, кто лучший охотник или собиратель, независимо от того, насколько скромно, по мнению других, он должен был бы себя вести. Признание компетентности – в крови у нашего вида: даже трехлетние дети осознают, что люди обладают разными умениями и знаниями, а к возрасту четырех-пяти лет дети уже стремятся найти подходящего человека для решения проблемы[296]. Вероятно, такая склонность появилась в нашем далеком эволюционном прошлом. Сообщества многих видов получают выгоду от разных способностей своих членов, а некоторые животные тянутся к особям, которые ловко справляются с задачей, как, например, делают шимпанзе, когда учатся раскалывать орехи[297].

Бушмены !кунг говорили о неэффективных людях, не обладающих заслуживающими внимания умениями, tci ma/oa или tci khoe/oa, что означает «никчемный» или «бесполезный». Людей, чьи таланты приносили выгоду другим, называли //haiha (//aihadi, если это была женщина), что приблизительно переводится как «тот, у кого есть вещи» (не спрашивайте меня, как эти слова произносятся)[298]. Так что, не имея специалистов и профессий, общины предоставляли возможности для ловких изготовителей орудий, великолепных рассказчиков, умелых посредников при урегулировании социальных конфликтов и думающих людей, принимающих взвешенные решения. Одаренные люди, которые не злорадствовали и не обращали внимания на насмешки, избежали судьбы героев романа Олдоса Хаксли «О дивный новый мир», чьи творческие способности уничтожали. Наоборот, такие люди могли использовать свои таланты для улучшения качества своей жизни допустимыми способами, например привлечь желаемого брачного партнера[299].

Некоторые психологи придерживаются мнения, что проявления индивидуальности не поощрялись до периода позднего Средневековья[300]. Тем не менее до тех пор, пока их действия не становились предметом осуждения всего племени, у бродячих охотников-собирателей были широкие возможности для необычного выбора, особенно учитывая, что они могли легко оставить тех, кто был с ними не согласен, и перейти в другую локальную группу[301]. С тем что задача может выполняться по-разному разными людьми, могли мириться. Например, человек мог придавать стрелам особую форму только для того, чтобы доказать, что добычу убил он, и таким хитрым способом похвастаться своим умением[302]. Такие возможности для проявления индивидуальности, вероятно, должны были стать источником новшеств, особенно потому, что среди нескольких локальных групп были сотни людей, обладавших талантами. Даже если каждая семья была обязана сделать топор самостоятельно, они могли попытаться копировать методы, используемые тем человеком, кто лучше всего делал топоры.

Наряду с отсутствием специалистов, у охотников-собирателей редко бывали группы по особым интересам, за исключением их семей и тех отрядов, что каждый день отправлялись на охоту и сбор продовольствия. Не было политических партий, фан-клубов, модников, выпускников частных школ, хиппи, яппи, странноватых личностей, помешанных на каком-то виде деятельности, и уж точно не было никого, кто носил бы некий эквивалент командной футболки. Группы женщин, которым особенно нравилось вязание, не созывали организационные собрания, а особые братства не устраивали веселье. Если сравнивать, то наиболее близким аналогом подобного рода принадлежности была сама локальная группа, к которой люди тяготели, основываясь на социальной совместимости и, до определенной степени, родстве. Но члены локальной группы обычно не считали себя отличающимися от других локальных групп своего общества или занимающими более высокое положение по отношению к ним. Индивиды могли конкурировать, но, хотя между современными большими и маленькими городами существует соперничество, я не нашел данных, которые позволяли бы предположить, будто нечто подобное существовало между локальными группами (например, локальные группы никогда напрямую не соперничали в командных видах спорта)[303]. За исключением индивидуального состава