– Я научился этому в походах. Порой солдатам нечего есть, кроме хлеба, к тому же наполовину черствого. Но так даже лошадиный хлеб[21]становится сносным на вкус. Погодите… У вас… – Роджер приподнял ее лицо и вытер большим пальцем каплю масла со щеки. В ответ Ида слизнула масло с его пальца и бросила на мужа томный взгляд, отчего его глаза затуманились.

Роджер хрипло засмеялся и указал на хлеб.

– Ешьте, – велел он, – а не то оба останемся голодными.

Ида скорчила рожицу, но повернулась, чтобы налить вина. Они принялись игриво кормить друг друга, одновременно насыщаясь и соблазняя. Ида лежала на коленях мужа, свернувшись клубочком, и обменивала изюминки на поцелуи, когда их любовную игру прервали.

– Мама? – из-за двери донесся растерянный детский голос. – Мама, где ты?

Ида села и обернулась. Роджер ласкал ее груди с дразнящей неторопливостью и вжимался в расселину между ее ягодиц наполовину затвердевшим естеством. Она запахнула плащ поверх расшнурованной сорочки и подошла к двери, оставив мужа приводить себя в порядок. У порога стоял мальчик немногим старше Уильяма, и при виде его испуганных больших глаз Иду пронзила тоска и жалость.

– Дитя, твоей матери нет здесь, – опустившись на колени, сказала Ида. – Но она наверняка недалеко. Она в доме?

– Я не могу ее найти, – покачал головой малыш и потер глаза кулачками.

Ида сглотнула. Она старалась не думать, как Уильям говорит то же самое о ней… бредет по темному коридору, заблудившийся и одинокий. Что, если никто не утешит его?

– Идем, мама где-то неподалеку. – Она взяла холодную ручку и вышла покричать на лестницу.

Взволнованная Роза Пинсерна бросилась к ним и подхватила ребенка на руки, осыпая поцелуями:

– Роберт! Я же наказывала никуда не уходить! Я же запрещала подниматься сюда.

Малыш уткнулся в шею женщины. Ида смотрела на его ножку, обхватившую бедро Розы, на потертый башмачок, совсем такой же, как лежал в ее украшенной шкатулке.

– Это ваш ребенок?

– Да, миледи. Простите. Я велела малышу оставаться со старшей сестрой, но она так увлеченно играла с друзьями, что не заметила, как он встал с кровати и ушел. – Роза заглянула в комнату. – У вас все хорошо?

– Да, спасибо, – кивнула Ида, зная, что покраснела.

– Я послала наверх еду… Ничего лучше не придумала.

– Благодарю вас, это было очень кстати. – Она боролась с желанием смахнуть крошки с плаща.

– Вы проделали долгий путь, – заметила Роза с легким блеском в глазах, отчего Ида прониклась к ней расположением. – Я должна положить малыша обратно в кровать. Желаю доброй ночи, миледи.

Ида смотрела, как она спускается по лестнице, держа ребенка, словно бесценный груз. Малыш глядел через плечо матери на Иду и робко улыбался, сокрушая все возведенные ею укрепления. Дрожа и едва не плача, она закрыла дверь и вернулась к огню.

Роджер усадил Иду к себе на колени, и она свернулась клубочком, вбирая тепло его тела и жар огня, и, хотя перестала дрожать, осколок льда в сердце не таял.

Винчестер, Рождество 1181 года

– Брак пошел вам на пользу, – заметила Годьерна, когда женщины сидели за шитьем и сплетничали в одной из жилых комнат замка Винчестер. – Ваши щеки порозовели, и я готова поклясться, что вы округлились. Муж потчует вас деликатесами?

Ида улыбнулась, думая о поджаренном хлебе с маслом, и скромно опустила взгляд на шитье. Она украшала узором из бегущих оленей котту, намереваясь подарить ее мужу на Крещение. Три недели после свадьбы промелькнули, как пикирующий сокол. Надо было посетить и другие поместья, кроме Фрамлингема. Пуститься в дальний путь мешала необходимость возвращения в Винчестер, но Роджер свозил Иду в Ярмут и Ипсуич. Наблюдая за суетой в доках последнего, ежась под порывами ледяного ветра родом из Фландрии, прислушиваясь к деловой беседе Роджера с начальником гавани Александром, Ида осознала, что ее муж куда более важная персона, чем можно было судить по его поведению при дворе и по состоянию Фрамлингема. Несмотря на то что существенная доля его наследства находилась в управлении чиновников Генриха, он оставался богатым человеком.

– Ну так что? – окликнула Годьерна, когда Ида промедлила с ответом. – Вам нечего сказать?

Ида сделала еще стежок.

– Возможно, я не знаю, с чего начать, – призналась она. – Но вы правы, брак пошел мне на пользу.

– И он определенно пошел на пользу вашему мужу, – улыбнулась Годьерна. – Я никогда не видела его таким спокойным при дворе. Когда он смотрит на вас, причина перемен очевидна. Могу сказать, что он выглядит очень гордым и удовлетворенным.

Ида покраснела, засмеялась и рассказала Годьерне, как они провели свою первую ночь во Фрамлингеме.

Плечи Годьерны затряслись от смеха.

– Вполне естественно, ведь это ваш медовый месяц. – Она похлопала Иду по колену. – Наслаждайтесь друг другом, пока все свежо и ново.

– Будь моя воля, – поморщилась Ида, – мы бы остались во Фрамлингеме, Ипсуиче или Тетфорде на всю зиму. – Она печально вздохнула. – Мы столь многого не знаем друг о друге, и я боюсь, что у нас так и не найдется времени узнать.

Годьерна снова похлопала Иду по колену, на этот раз с большей серьезностью.

– Вы нашли в себе силы заполучить этого мужчину, – сказала она. – Так воспользуйтесь ими, чтобы завершить остальное.

У дверей комнаты произошло волнение, и привратник под фанфары объявил о прибытии королевы Алиеноры. Ида ахнула. Ее охватили смущение и стыд, и она выбежала бы из комнаты, если бы для этого не пришлось протискиваться мимо самой королевы. Хотя Ида стала любовницей Генриха уже после помещения Алиеноры под стражу, ей все же было крайне неловко. Она никогда не думала, что столкнется с ее величеством лицом к лицу. Вместе с прочими женщинами Ида встала и присела в реверансе. То, что Алиенора находилась при дворе, а не содержалась под домашним арестом в Солсбери, было праздничной уступкой, знаком, что злость Генриха на супругу тает, и свидетельством того, что ее присутствие понадобилось ему по политическим причинам.

Алиенора разрешила женщинам сесть и присоединилась к ним у огня. У нее было собственное кресло с золотыми подушками и скамеечка для ног. В возрасте почти шестидесяти лет она не утратила притягательной силы, которая прославила ее имя по всему христианскому миру сперва в качестве молодой французской королевы, которая приехала в Иерусалим вместе с супругом, окутанная шлейфом соблазна и скандала, а затем в качестве искушенной жены девятнадцатилетнего герцога Нормандского, замужем за которым она не изменила своим привычкам. Ида держала глаза опущенными и старалась оставаться в тени, но вскоре невольно обратила внимание на богатую тесьму по краю мантии королевы и задумалась о том, как бы повторить узор. Впрочем, она была не единственной женщиной, восхищавшейся тонким шитьем.