Придавлен, лицо уткнулось в потную, вонючую как у козла шкуру, а грудь...

В аду надежды нет, мне не сдвинуть много сотен фунтов дергающегося, извивающегося огриллона. А тот еще и начинает выть, выражая непонимание и тревогу...

Короче говоря, могло быть и лучше.

Но сквозь вопли внезапно растревоженных огриллонов пробивается, звенит иной голос, человеческий, и в миг той паузы, когда, кажется, все решили выдохнуть одновременно, врезается знакомое шрр-плюх и мясистое бзз-шлеп падающего тела...

Реально люблю девчонку.

Вес исчезает. Я открываю глаза.

Марада сдернула его одной рукой, словно плохо набитое соломой пугало.

Когти чертят черные борозды на ее коже, он хватается за руку, но другая ее рука полна моргенштерном, семь кромок свищут и мозги осыпают меня кровавым дождем.

Она бросает труп в сторону и смотрит на меня, и она... она даже не в доспехах. Поддевка и брюки порваны и задубели от крови, и даже сквозь корку из мясных ошметков и песка на лице я вижу разочарование. Столь горькое, что она лишается ног и падает на колени рядом. - Ох, - говорит она. - Это ты.

Наверное, мне нужно громко обрадоваться свиданию, но рот не работает, как и легкие. Ее лицо, луна, город, сама вселенная сжимаются в единую световую точку.

И гаснут.

>>ускоренная перемотка>>

Знаю, что не сплю, потому что сны так не ранят.

Практика длиной в жизнь держит меня недвижимым, глаза закрыты и дыхание ровное. Движения вообще кажутся дурной идеей; само дыхание зажигает в брюхе такой огонь, что я перестал бы дышать. Если бы умел. Под головой: округлое, плотное, но мягко-податливое, фигурное, теплое как плоть...

Это плоть. Я голый, лежу на чьих-то бедрах.

На ком-то без штанов.

Ух. Гмм.

- Знаю, ты очнулся.

Голос Марады, почти шепот. Рука, сильная и горячая и пахнущая рвотой и старым потом, гладит щеки. - Кейн? Любовь Хрила может исцелить оставшиеся раны, но ты должен молчать, понимаешь? Контролируй себя; я не смогу сделать это за тебя.

Я выдавливаю хриплым шепотом: - Контроль?

- Ты кричал.

- Ух. Это не... - Голос переходит в кашель, алые цветы покрывают ребра и голову. - Ох, гадость. Болит зверски.

Болит так сильно, что могу лишь смеяться. Смех делает еще хуже.

- Тише, Кейн. Не могу представить, близко ли они.

- Кто они? Я только хочу сказать: не так я представлял соединение наших тел.

Рука поднимается погладить мне волосы, голос тих и полон грусти. - Ты никогда не унимаешься?

Я открываю глаза и вижу лишь Мандельбротово множество цветных пятен [9]. Все равно что с закрытыми глазами. - Гм. Не могу видеть. Ничего не вижу, черт.

Дерьмо. Дерьмо дерьмо дерьмо. Ослеп? Весьма полезно для карьеры...

- Все хорошо, Кейн. Хорошо. Тут темно.

- Что случилось? Что творится... погоди. Помню...

Вертикальный город. Черные Ножи в пустошах. Засада... огриллоны вопят и горят... бой у ворот, бой на третьем ярусе... Рабебел.

Стелтон.

Дыши - дыши - ищи Контроль. Это всего лишь боль.

Ага, дерьмо, боль - лишь боль, ага, точно, гребаная боль. Трудно медитировать с осколками ребер, норовящими заползти в легкие.

- Что... хрр... что с твоими доспехами?

- Они так искорежены и пробиты, что нельзя носить. И... мне лучше без них. От чего они меня защитят?

Медленно, по кусочкам я выгоняю боль из тела. - Наша одежда?

- Любовь Хрила быстра; в темноте раны могут закрыться, оставив одежду внутри...

- Окей. Понял.

В жизни не осталось сока. Наконец голый наедине с Марадой, но слишком выдохся для чего бы то ни было.

Ха. Не совсем голый - шарящие руки находят влажную липкую тряпку вокруг живота, и еще вокруг правого бедра. Липкие, с крошками вроде сбежавшего подгорелого кофе, а местами сырые.

Свернувшаяся кровь. Много крови. Не могу нащупать сухие бинты. Под тряпкой на бедре торчит что-то острое и зазубренное, вроде обломка кости сквозь кожу - о да...

Помню, я обломал наконечник и бежал, оставив древко в ране. Порвана ли бедренная артерия - не знаю; если да, вытащить древко означает умереть через пару минут.

Кажется, так всё сломано к чертям. Что меня, почему-то, не заботит. Совсем не заботит.

Ха.

Если бы не богом клятая боль, было бы интересно.

-Значит, бинты можно будет снять, ха?

- Да. Любовь Хрила Исцелила перелом черепа, но Ему нужны мои руки для твоего живота и ноги, если ты не успеешь истечь кровью.

Дыши

И дыши...

- Должна спросить, Кейн, а ты должен ответить правдиво: ты хочешь Исцеления?

- Ты шутишь? - Сейчас я обменял бы яйца на треклятый аспирин. - Ага, - говорю я ей. - Да, хочу.

- Ибо ты должен понимать, что нам грозит. Я могу вынуть древко из ноги, и ... ты понимаешь. Истечь кровью - неплохой способ умереть.

Я уже делал этот выбор. - И оставить тебя одну? За какого гуся ты меня принимаешь?

- Сегодня я поняла, что не знаю. Поэтому спрашиваю.

Ух. Не готов к такому. - Где мы?

- Все еще в вертикальном городе. В глубокой палате. Наверное, это укрытие от штурма: одна дверь.

- Много нас? Кто еще здесь?

- Только мы. Ты и я.

- Ага, окей. Окей.

Несколько секунд размеренного дыхания. Понимаю, что не хочу спрашивать. Не важно, что я не любил их, а они меня. Приязнь уже ничего не значит. Если когда-либо значила.

- Преторнио?

- Строй носильщиков был, э, малоподвижным. Семеро мертвы. Остальные...

Она не хочет сказать "захвачены".

-Ага, угу.

- Стелтон?

Я понимаю, о чем она спрашивает. Не хочет знать, но должна узнать. не может остановиться - Ты... нашел его?

Может, ей нужно выговориться. Обсудить насущные дела.

- Он...

Может, она не из таких. Почему мне так трудно говорить? - Он мертв.

- Уверен.

- Ага. Реально уверен.

Он ждет объяснений.

Наконец: - Рабебел... Рабебел и, и... Ты сделал... я, э, видела вспышку....

- Ага.

Боль просачивается сквозь стену Контроля. Я вожусь, пытаясь найти положение, чтобы холодный пожар в животе не вызывал верчения в голове. Такового не находится. - Последний взрыв? Большой?