— Советую перечитать Библию, дитя мое. Не забывайте, я создал человека по образу и подобию своему, так что имею право промахнуться. Скажем так: мое окружение не слишком падко на всякие побрякушки, так что вначале я вообще плохо вас понимал. Когда вы прибыли — сама категоричность! — я решил, что вы не способны на добрые дела в земной жизни. Но шли дни, и мне стало ясно, что прежняя ПОП приносила пользу обществу… по-своему. Причем куда большую, чем новая Полин. Ваших читательниц вы развлекали, смешили, поддразнивали, заставляли по-иному смотреть на вещи. Это талант, редкий и очень нужный в далеко не идеальном мире. Что до вашего журнала, все эти звезды, мода, новые тенденции, красота и все такое… В последнее время я много читал «Модель» и, должен сознаться, очень развлекался. Признаю — сделано неплохо. Если подумать, вас не за что предавать анафеме: мечтать не греховно. Надо же, мы вернулись к первой картине. Взгляните на название, это знаменитая «Noli me tangere». Знаете, как это переводится?

— Еще бы, моя мама преподает латынь! Это значит «Не трогай меня», так Христос сказал Марии Магдалине, когда они встретились у гробницы. Красиво, — шепнула я.

— На этом осмотр заканчивается. Я верну вас в прежнюю жизнь, Полин, и не только потому, что интервью с Гвинет Пэлтроу нравится вашим читательницам, а статья… глупая статья о «Новых заповедях Блаженства» бесит. Не обижайтесь, но тут я преуспел больше вас. Честно говоря, я раздобыл и перечитал несколько старых номеров, и давайте начистоту: раньше вы писали намного интереснее! Мне жаль, что вы утратили вдохновение! Не могу себе простить, что стал тому виной. Меня очень тронуло ваше огорчение. В сердце, что бьется под этим твидовым пиджаком, живет любовь, истинная любовь.

— Это чесуча, Карл.

— Выглядит великолепно. Во всяком случае, лучше ваших спортивных костюмов. С чего это вы стали так ужасно одеваться в последнее время? Неужели думали, что, если станете похожи на кулек, я буду милосерднее? Какая глупость. Я никогда не любил уродство, примером тому эта церковь. Короче. Прежде чем расстаться, хочу, чтобы вы еще раз внимательно посмотрели на эту картину… — Усеянной перстнями рукой Карл указал на фигуру Марии Магдалины. — Вспомните, что Христос сказал об этой столь любимой им грешнице. «Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много»[46]. Это касается и вас, Полин Орман-Перрен. У вас удивительный дар окружать себя милейшими людьми: ваш муж — прекраснейший человек, а ваша мать — восхитительная женщина! Ваши дети очень в вас нуждаются, это несомненно. Итак, приговариваю вас к тому, чтобы вернуться к прежней жизни, какой она была до нашей встречи, и к тому, чтобы прожить ее до самого конца. А за близких не беспокойтесь: поскольку я чувствую себя чуточку виноватым в ваших злоключениях, обещаю помочь, в ближайшие же дни. Тихо и незаметно. Волшебства не ждите, я вам не Гарри Поттер. — Он от души рассмеялся этой своей шутке. — Так, одно-два небольших чуда. Не говорю вам «до скорого», Полин.

При мысли о том, что он сейчас уйдет, я почувствовала боль в груди.

— Не уходите, побудьте еще немного! — взмолилась я. — Вы… вы не хотите дать мне интервью? Я как раз ищу работу, сюжет всем на зависть: «Наедине с Ним».

Бог весело улыбнулся:

— Даже не мечтайте. Могли бы не спрашивать.

— Я… мне будет вас не хватать.

Я говорила правду. Карл это понял. Добродушно улыбнулся, погладил себя по хвостику на затылке.

— Ну-ну, Полин. Все хорошо. Благодаря нашей встрече вы познакомились с иным миром, он глубже и богаче вашего. Почему-то мне кажется, что вы еще не раз придете сюда, ко мне, даже если меня здесь не будет… во плоти. А меня вы научили, что в пустяках тоже есть свой смысл. Возможно, я подпишусь на «Модель»… Видите? Мы оба кое-чему научились.

Я не удержалась от попытки обнять Господа.

Карл Лагерфельд отступил назад со словами «Noli me tangere» и исчез за колонной из розового мрамора.

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Книга Екклесиаста

Одно-два небольших чуда, говорите? Ну конечно.

Всевышний напрасно скромничает. Он куда могущественнее Гарри Поттера.

Ровно в семь утра солнечный луч проник в щель между шторами и пощекотал мне веки. Омерзительный мелкий дождь, моросивший сорок дней без перерыва, наконец прекратился.

В восемь утра Пьер вернулся домой в сопровождении двух сотрудников бригады по борьбе с распространением наркотиков. От имени Парижской префектуры и полиции они принесли мне нижайшие извинения. Произошла чудовищная ошибка. Колумбийцев задержали на бельгийской границе. При них не нашли ни грамма наркотика, ни одного фальшивого евро. Были отметены все подозрения касательно войны между картелями, отмывания денег и разного рода мошенничества; единственным виновником изгнания семьи Перес Агилар оказалась наркомафия. Консуэло клялась, что они так поспешно покинули дом после ночного визита двух соотечественников в масках. Именно эти люди разгромили квартиру, подложили наркотики под матрас спавшего Поля и подбросили фальшивые деньги. Семейство Агилар бежало на рассвете, чтобы оградить от дальнейших бед нашу семью. Так-то вот. «Католическое содействие», возмущенное безобразным отношением к политическим беженцам с незапятнанной репутацией, — а я подтвердила, что они просто очаровательные люди! — потребовало от французских властей возмещения убытков и сразу нашло семью, готовую приютить Агиларов. Мы договорились не предупреждать несчастных доброхотов о том риске, которому они себя подвергают, решившись приютить эту банду психов: в конце концов, каждый имеет право на милосердие, даже колумбийцы со столь малоприятными замашками. Но одно я все-таки сделала — отослала новым благодетелям юного Адольфо трехмесячную порцию риталина для его лечения. (Две недели спустя Жозефина позвонит Полю, чтобы извиниться и попрощаться. Она сообщит, что пилюли начали действовать и Адольфо отказался от мысли выпотрошить морскую свинку хозяев, что Рамон нашел работу в банке, а ее саму должны принять в оркестр редких инструментов. Вешая трубку, мой сын будет улыбаться.)

В половине десятого я позвонила в колледж Люк-Ферри, чтобы поговорить о назначенном на завтра заседании дисциплинарного совета. Совершенно смягчившийся Франсуа Брискар объявил, что готов все забыть и дать Полю еще один шанс. Почему? «Из человеколюбия: ни одно учебное заведение не согласится принять вашего сына. Я не суеверен, но сегодня во сне увидел его имя в списке допущенных к сдаче экзаменов на степень бакалавра. И решил проявить… как бы это сказать… снисходительность». В этот момент меня посетило озарение: Франсуа Брискар ошибается, в этот список мой сын не попадет. Он будет в числе тех, кто сдаст экзамен с хорошей оценкой. Мне видней. Я его мать.

В десять утра позвонила мама, и мне снова пришлось ущипнуть себя, чтобы поверить. Мари-Анник — отныне она была свободна — даже не заговорила со мной о Момо, зато рассыпалась в похвалах Жан-Жозефу Гуа (содиректор страхового общества Флери-Мерожи, пятьдесят лет, разведен), который «проявил редкостную благожелательность и даже — можешь себе представить? — собирается пригласить твою старушку мать на ужин!».