Пробуждение Онфима состоялось на ранних подступах к рассвету, и приятным его назвать было нельзя. В неверном свете лучины над Онфимом склонилась жуткая бородатая харя с двумя носами и огромным жабьим ртом. «Проснись, Онфимушка!» — проквакала жаба и, предупреждая вскрик, крепко прикрыла ему рот мохнатой лапой. Онфим издал мычание и несколько раз дёрнул ногами, придавленными тяжелой жабьей тушей. Когда с глаз окончательно ушла сонная одурь, жабья рожа стала шириться, порвалась на две половинки и оказалась просто двумя человеческими лицами, склонёнными над ним. В одном парень распознал холопа Парфёна, в другом…

«Не ори — убъю…», — прошептал другой, и Онфим сразу вспомнил жаркий летний день, спящего на телеге мужика, Жилу, Елоху. Тут же вспомнилась матушка, ласковые руки, гладившие его по детским вихрам, тёплое парное молоко после вечерней дойки… Ну почему он сейчас не там, в родном родительском доме, почему?!!

Летошнего мужика этот вопрос тоже волновал, видимо, не на шутку, хотя и с несколько другой стороны:

— Ты как в Яскино оказался, недомерок?

Вид у мужика был зловещий. При этом он снова размахивал своим ужасным памятным мечом перед самым носом лежащего Онфима.

— Ма-ма… — прошептал Онфим.

— Лександр Степаныч, давай хоть посадим его, всё ж лучше словам-то выскакивать будет, — подал сбоку голос Парфён. — Да вот водички дать…

Зубы Онфима залязгали по краю железного ковша, поддерживаемого рукой сердобольного холопа.

— Тепереча — другое дело, — довольно сказал Парфён и выплеснул остававшуюся в ковшичке воду Онфиму в лицо.

Александр убрал меч, опустился на лавку против Онфима:

— Говори…

Даже на церковных исповедях Онфим не бывал так искренен. После той стычки на можайской дороге они с великими хлопотами довезли своего полуживого атамана до села. А дня через три на мельницу нагрянули стражники из Москвы. Жилу, только начавшего приходить в себя, без церемоний забросили в телегу и увезли неизвестно куда. Вот тогда-то встревожившийся более опытный Елоха и предложил на время утечь из Ракитовки. Оказалось, что он ещё раньше знал о тайной связи атамана с неким купцом, жившим в столице. Туда они и направились. Имя? Нет, имени купца он не знает. Да и самого ни разу не видал. С ними имел дело только его приказчик. Елоха называл его…

— Силантий Саввыч? — Одинец был почти уверен в ответе.

— Ага…

— Дальше.

А дальше что… дальше им указано было бежать на тверскую сторону и дожидаться в Яскино.

— В тот день, когда в Яскино купеческий обоз из Твери прискакал, — Онфим несколько успокоился, речь его пошла более связно, — мы с Силантием вновь увиделись. Правда, ему не до нас было. Ну, дал денег немного, сказал, поживите покуда тут, потом он нас на Москву вызовет. И всё. Мы на радостях на постоялый двор забрели, отметить это дело хотели. А на том дворе познакомились с одним стариканом. Тот тоже из Твери бежал. Слово за слово, разговорились, посидели. Старикан и выпивку оплатил. А потом и говорит, мол, есть у меня к вам дело, ребятушки. Мол, с московским обозом едут двое охранников, и будто бы охранники эти везут с собой какую-то рукопись. Он когда про эту рукопись говорил, аж трясся весь, и хотел, чтоб мы ту рукопись скрали.

— Вы её так «скрали», что Жук с Толстыгой теперь в земле лежат!

— Это не мы, не мы… — испугался Онфим. — Елоха про старика потом Силантию проболтался. Мы только на карауле стояли да помогали тела, прости Господи, из избы унести. Силантий всё там перевернул, но книжки так и не нашёл. Она, сказал, верно, у третьего охранника, болящего, который неизвестно куда подевался. Вот Силантий и оставил нас да еще двоих своих людишек в селе, чтобы его выследить. А он как в воду канул.

— Дальше я знаю. А старик?

— И старик пропал.

— Ну-ка напрягись: что старик вам о себе рассказывал?

— Поминал, что дом в Твери против Покровской церкви имеет, и что извозом занимается, несколько лошадей у него.

— Ну, это хоть что-то! Давай одевайся, пойдёшь вашего извозчика опознавать.

* * *

Из округлого зева настежь открытых ворот под проходной западной башней тверского кремля выскальзывали гружёные сани. Одна за другой, а то и по две в ряд подводы, не мешкая, перебирались по льду на тот берег Тьмаки, где, сортируя их, с криком и руганью толклись княжеские ближники, начиная от молодых петушистых сотников из старшей дружины до седобородых дьяков. Иных возчиков, на чьих санях из под рогож торчали спинки или ножки дворцовой мебели, заставляли отъезжать в сторону — черед не пришёл — других, гружёных столовым серебром-золотом, мешками с мягкой рухлядью (бобровые, собольи и куньи шкурки) или сундуками с государевой казной строили рядами, пересчитывали и пачками по десятку саней немедля отправляли в дорогу. На каждый возок придавалась охрана: пара дружинников, одетых не по-боевому, а по-дорожному тепло. Распорядился об этом «дядюшка Твердило», и заботился он при том не об удобствах своих воинов.

«Воины — это когда в бой ходють. А когда обозы хранять, то не воины. Вот пущай в тулупах и едють. Штоб народ не смущать. Чё, скажуть, вся дружина с городу съезжяет?» — прищепётывая, прошамкал он венценосному племяннику, привыкшему к красивым пышным выездам. — Не на рать же собралися!»

Князь Александр наблюдал отъезд обоза с высоты птичьего полёта: из светёлки верхнего яруса своего дворца. Твердило был при нём. Они распахнули все окна и могли видеть происходившее на три стороны. Стояли в тяжёлых шубах и шапках, выдыхали пар.

— Ты как, дядя, надумал ехать? — спросил Александр.

— Нет, сынок, не неволь меня…

— Тут и без тебя есть кому распорядиться. Тысяцкий летом всю эту кашу заварил, вот пусть и расхлёбывает, обороняет город.

— Так-то оно так! Да только всё едино кто-то и остаюшшейся полдружиной командовать должон. Стены высокие, вдруг да и отстоим кремль!? Татары ведь долее чем до масленицы воевать не будут: им ишшо в обратный путь до вскрытия Волги поспеть надоть, — Твердило посмотрел вниз на прилегающую к детинцу улицу, где толпами собрался тверской люд, наблюдавший за княжеским отъездом. — Ну, и народ, понимаешь, не поймёт нас. Как, скажеть, усе сбежали?

Князь Александр тоже глянул вниз, плюнул, взгляд безучастно скользнул по двум шапкам, пробиравшимся против течения толпы.

— Ох, уж этот народ…

Ему, конечно, было не разглядеть, что под упомянутыми шапками через толпы зевак пробирались Онфим и Одинец. Парень покорно семенил впереди Александра. Одинец лишь придерживал и направлял его, держа жёсткой рукой за кушак, отчего у Онфима создалось стойкое ощущение, что в спину, того и гляди, воткнётся острый нож. Даже взаправду заболело под левой лопаткой.

Одинец худо-бедно город знал; когда они выбрались из толпы, он почти уверенно повернул в переулок. Вскоре показалась покровская церковь.