— Подумаешь, бедный, — дернула плечиком Элен. — Как говорил Мольер, ты сам этого хотел, Жорж Данден.

Я покивал, но легче мне не стало, меня все-таки мучила совесть. На суд шаху Б. наверняка не выдадут и в Сибирь не сошлют, но все же, все же…

Во дворец на следующее утро я решил не идти. Шах наверняка гневается на всех русских, для меня исключения не будет. Вместо этого прямым ходом я направился в казармы. Первым, кого я там увидел, был полковник Караваев. Он окинул меня холодным взглядом и отвернулся, даже на приветствие не ответил. Ну, это зло еще не так большой руки, знавали мы обхождение и похуже.

Есаул первого полка Маковкин сообщил мне, что в бригаду уже являлись посыльные от шаха с требованием выдать им Б. за учиненное им бесчинство. Штабс-ротмистра, понятное дело, никто не выдал, однако у него отобрали оружие и отправили под домашний арест. Тут наконец я вздохнул с облегчением: признаться, я ждал как минимум гауптвахты.

— Полковник лютует, грозится, что Б. разжалуют в солдаты и отправят на каторгу, — со вздохом сообщил мне Евпл Авксентьевич.

— Он это публично заявил? — спросил я с интересом.

— Еще бы! Собрал всех офицеров и Третий полк, рвал и метал перед строем.

— Ну, это ничего — сказал я. — Если лютует публично, это даже хорошо. Надо же показать шаху, что виновника покарают самыми страшными карами. Главное — Насер ад-Дину его не выдавать.

И я отправился на квартиру штабс-ротмистра. На пороге меня встретил строгий урядник Третьего полка, которым командовал Б., Исай Мещеряков.

— Здорово, Исай — сказал я ему.

— Желаю здравствовать, ваше высокоблагородие! — вытянулся Исай.

— Как там наш штабс-ротмистр поживает?

— Живет, что ему сделается. Вот только пускать никого к нему не велено, потому — домашний арест.

Тут из комнаты раздался крик Б.: кого там еще черт принес?! Исай отвечал, что это его высокоблагородие господин ротмистр припожаловали. Спустя пару секунд на пороге появился наш Плутарх собственной персоной.

— Нестор! — завопил он во весь голос. — Что же ты стоишь, заходи!

Я сказал, что рад бы войти, но Исай меня не пускает.

— Что? Это как не пускает?! Моего лучшего друга, моего Нестора, не пускать на порог? — и Б. воззрился на урядника самым ужасным образом или, как он это называл, употребил «взгляд горгоны». По его словам, взгляд этот неотразимо действует на юных барышень, а также на нижние чины.

Исай под взглядом горгоны стал смущенно топтаться и наконец объявил, что хоть и не велено пускать никого, но господину ротмистру, конечно, дозволительно. Штабс-ротмистр затащил меня в квартиру и буквально впихнул в кресло.

— Ну, рассказывай, какие новости? — потребовал он.

— Да все новости только с тобой и связаны, — отвечал я. — Ты у нас сегодня главная новость.

— Да, — засмеялся он, — может, даже фотографию мою дадут в «Экó де Пéрс». Страшный русский казак умыкает осквернителя из убежища, чтобы порубить его на кебаб.

На мой вопрос, как он тут, только отмахнулся — прекрасно. Жду, когда лишат эполетов и отправят домой. Разговор с полковником у них состоялся еще вчера.

— Поверишь ли, поначалу думал, он мне живьем голову откусит. Но нет, был на удивление спокоен, как будто заранее знал, что случится. Только спросил: вы, господин поручик, осознаете ли все последствия вашей эскапады?

— А ты что?

— А я говорю: сознаю, конечно. Теперь, господин полковник, шпицрутены, каторга, Сибирь, виселица. Он поморщился и сказал, что лучше бы я юмор свой по назначению употреблял. Но, опять же, не злобился, не кричал. Из чего делаю вывод, что уволят меня из бригады и отправят сизым голубем на родину, в имение, яровые да озимые взращивать. А я и рад больше жизни, меня там Полина ждет, соседского помещика дочка — я тебе про нее говорил уже. Все, брат, погуляли, хватит, пора и остепениться. Женюсь, заведу детишек, после обеда буду читать журнал «Русский инвалид».

— А как же Европа, Париж?

— А женитьба Парижу не помеха. Собрал урожай, продал — да и в Париж!

И он захохотал во весь голос.

— А полковник не спрашивал, зачем ты всю эту катавасию устроил?

— Спрашивал, а как же. А я ему: изволите видеть, стало мне жалко осквернителя. Все-таки соотечественник, компатриот, хоть и прищуренный слегка. Да и что он такого натворил, говорю? В гарем залез? Эка невидаль! Вы сами, говорю, господин полковник, неужели молодым не были, к барышням в окно не лазили?

— А он чего?

— А ничего. Плюнул да и велел меня под домашний арест поместить.

В конце концов, от штабс-ротмистра вышел я с легким сердцем. Кажется, с Б. все утряслось как нельзя лучше.

Когда я вернулся в казармы, Калмыков сообщил мне, что меня желает видеть полковник. Ну, что ж, желает, так желает. Я отправился к полковнику.

— Явились наконец — сказал он хмуро. — Поди, уже и с Плутархом своим повидались?

— Если вы про штабс-ротмистра, то он под домашним арестом, к нему никого не пускают.

Караваев поморщился.

— Что-то вы уж в каждой мелочи изволите запираться. Если спросить, вращается ли Земля вокруг Солнца, и то, наверное, начнете отрицать. Ну да ладно. Я вот что хотел у вас выяснить: не собираетесь ли вы вернуться к службе? А то у меня на три полка теперь один старший офицер.

— А нужно ли больше? — спросил я его задушевно. — Все равно до осени бригада неполная будет. Если собрать всю наличность, меньше полка наберется. Урядники вполне справятся.

— Это вы капризничаете, или у вас серьезная причина? — спросил полковник.

— Серьезнее некуда — сказал я. — Бог даст, скоро все сами узнаете.

Караваев посмотрел на меня пронзительно.

— Будь моя воля, я бы вас никуда не отпустил. И поставил бы вас на место не то, что офицера, а урядника. К сожалению, посланник велел пока оставить вас в покое. Что ж, подождем более удобного момента.

С этими словами полковник отпустил меня на все четыре стороны.

Глава двенадцатая

Угрозы эндеруна

Дни шли за днями, но ничего ровным счетом не происходило. Б. отправили в Россию, шум, поднятый похищением Ганцзалина, постепенно стих. Впрочем, скучать мне не приходилось — рядом была Элен. Однако я ждал событий. И я их дождался.

Как-то утром я купил «Экó де Пéрс», развернул и замер. На второй полосе красовалось сообщение о том, что туркменские племена имели наглость перейти границу и дерзостно напасть на мирных скотоводов и землепашцев, находящихся на персидской стороне.

«Ага, — сказал я себе, — Ганцзалин зря