– Так идем лучше к нему.

– Не твое дело, дурак! Делай, что приказано!

Крендель пожал плечами, но спорить не стал. Он свернул в переулок и направился к дому. Брюнет перешел на другую сторону улицы и остановился у стены. Внутри у него все дрожало, не то от злобы, не то от сырости, проникавшей под одежду. Он с утра был на ногах и еще ничего не ел.

Прошло четверть часа.

С минуты на минуту должна была появиться знакомая фигура. Прошло еще десять минут. В голову полезли тревожные мысли: «Что там случилось? Если Горского нет дома, то Крендель давно должен вернуться. А может быть, этот кретин сидит на лестнице и ждет?»

Сегодня Брюнета вдвойне раздражали эти люди, с которыми волей-неволей ему пришлось водиться. Ему ничего не стоило завербовать их и делать с ними что заблагорассудится. Воры слепо верили, подчинялись ему, и за это он презирал их от всей души.

Вот уже полчаса прошло с момента ухода Кренделя, а он все не возвращался.

Наконец подозрение перешло в уверенность: «Горский арестован. Кренделя задержали…»

Отправляя вора в квартиру Горского, Брюнет предусматривал опасность: за квартирой могли следить. Он думал о том, чтобы не попасться… А пока он на свободе, он будет бороться до последней возможности.

Брюнет оглянулся: на трамвайной остановке стояли три человека, по улице шли одиночки, – как будто за ним никто не следит. Он быстро дошел до угла, завернул и прижался к стене. Осторожно выглянул. По-прежнему никого. Со слабой надеждой подождал еще минут десять, не спуская глаз с переулка. Но ни Крендель, ни Горский не выходили. «Конечно, попались, – решил он. – Об этих скотах теперь заботиться нечего… Надо предупредить остальных».

* * *

Миша нервничал, ожидая трамвая. Наконец трамвай подошел. Мальчик влез в вагон и нетерпеливо попросил какого-то человека в военно-морской форме сказать, который час.

Моряк недовольно проворчал что-то о сырости, но, отряхнув капли с рукава шинели, достал часы.

– Без десяти пять.

– Спасибо.

Миша успокоился. До прихода Буракова еще целый час. Теперь можно не спешить. Правда, приказание Брюнета явиться к семи часам на Фонтанку сжимало сроки, но Бураков, может быть, пойдет его проводить, и на ходу Миша успеет рассказать о своей поездке на Молококомбинат.

Подходя к судну, Миша заметил фигуру человека, нервно прохаживающегося взад и вперед по набережной. Человек окликнул мальчика, прежде чем тот его узнал.

– Миша! Наконец-то! Живой и невредимый. Очень я за тебя волновался. Ты бы хоть сообщил кому-нибудь, куда уходишь, – сказал Бураков, облегченно вздыхая.

– Я же не опоздал, товарищ Бураков. Вы хотели к шести часам прийти.

– Да, да, пришел пораньше. Боялся за тебя. Ну а теперь скажи мне: ты письмо отцу писал?

– Писал… – с недоумением ответил Миша.

– Где оно?

– Первое отправил, а второе потерял.

– Ошибаешься, голубчик. Ты его не потерял. Что ты там написал?

– Ничего особенного.

– А вспомни-ка… Не писал ты, что шайку немецких бандитов выловил?

– Не-ет… Что вы? – возмутился Миша, но сейчас же осекся. – Хотя…

– То-то и оно… «хотя»… Вот это «хотя» и нам помешало, и тебе дорого могло стоить, – сказал Бураков.

Видя, что мальчик не может догадаться, в чем дело, он разъяснил, что письмо украла Нюся у него из кармана. Было заметно, как побледнел Миша.

– Ведь я предупреждал тебя, – продолжал Бураков. – Малейшая неосторожность, одно ошибочное слово – и все пропало…

– Что же теперь делать? – испуганно спросил Миша.

– Делать теперь нечего. Все кончено.

– Как кончено? Они удрали?

– Удрать они не успели, но Иван Васильевич недоволен.

Миша молчал. Он стоял перед Бураковым растерянный, подавленный тяжестью своего поступка. Что можно было сказать в свое оправдание? Ведь Бураков предупреждал, беспокоился о нем… Иван Васильевич надеялся, доверял… И вот он, Мишка, обманул это дорогое доверие… Тоска стиснула сердце. Чтобы скрыть от Буракова подступившие слезы, Миша торопливо отвернулся и начал шарить по карманам, разыскивая платок.

– Что-то простудился вроде… Насморк. И глаза болят, – глухо сказал он, усердно сморкаясь.

Бураков понимал состояние мальчика, но оставался сдержанным и строгим, как всегда.

– Запомни, Миша, что в нашем деле к указанию старшего надо относиться как к самому строжайшему приказу. Да и в любом деле опыт взрослых – самое дорогое для молодых поколений… Ты проявил пренебрежение к опыту старших. Извлеки из этой ошибки суровый урок для себя на всю жизнь… навсегда…

Миша молчал, тяжело переживая каждую фразу Буракова. Мельком взглянув на мальчика, Бураков замолчал. Он облокотился на гранитный парапет набережной и залюбовался предвечерними бликами, мерцающими на воде.

Маленький пузатый буксир уверенно рассекал воду, образуя крутую волну. Вот он скрылся под высоким Кировским мостом, осторожно таща за собой длинную, тяжело нагруженную баржу. Раскачавшаяся вода сломала отражение узорной литой решетки моста, его трехглазых фонарных столбов.

Далекий противоположный берег обрисовывался строгой линией монументальных зданий. Дымились высокие трубы фабрик и заводов Выборгской стороны, напряженно работающих на нужды обороны великого города.

Левее высился над зданиями стройный минарет*. Еще левее возвышались каменные верки* Петропавловской крепости, с острым, тонким шпилем, поднимающимся к облакам.

Далеко направо было видно, как по длинному Литейному мосту проворно переползал трамвайный поезд. Красные вагончики его казались маленькими, игрушечными.

Далекий лязг проезжающего трамвая, протяжный свисток маневренного паровоза, звон брошенного где-то рельса, чей-то короткий громкий смех – все эти звуки, четкие в предвечернем воздухе, говорили о напряженной жизни людей, творящих великое дело обороны города-героя…

– Никогда по этой набережной не ступал вражеский сапог победителя, и, пока мы живы, – никогда не ступит, – строго сказал Бураков, прерывая молчание. – Ну, Миша, довольно сморкаться… Хорошо еще, что эта ошибка благополучно тебе с рук сошла. Ты мог погибнуть. Схватка была серьезная.

– Тайная схватка, – сказал Миша, торопливо запихивая платок в карман.

– Да, пожалуй, эту схватку можно назвать тайной схваткой.

– Это они от подлости действуют тайком, – сказал Миша.

Бураков нахмурился.

– Тайная война, Миша, – серьезная и опасная война! И в этой войне нам всегда надо бить врагов насмерть.

Миша почувствовал вдруг, как дорого ему, что Бураков не ушел сразу и разговаривает с ним, с Мишкой, как со взрослым, серьезно и дружески. Поддерживая разговор, Миша сказал: