Пришлось тем не менее работать ногами. В зале упражнений было пусто. Тоже мне, удивительное дело! Арсений подосадовал на собственную наивность. Скорее, выпивают в экспресс-столовой, кстати, заветные баклаги он не удосужился проверить, а комиссар не раз и не два намекал, не прочь, мол, и он в компанию. Мадянов уныло направил свои стопы в столовую. И здесь никого! А его забытая чаша с граппой все еще стоит наполовину недопитая. Эх, была не была, все равно ночь пропала! Арсений не прошел мимо, употребил в себя, что оставил. И не напрасно. Как раз, наверное, этой остатней порции и не хватало, чтобы его сонные мозги несколько прояснились. Мгновенно логичное завершение ситуации с поиском напросилось само собой. Если нет в общественных местах, пошукай по закоулкам, как сказали бы в родимой Великороссии. Закоулков, к досаде, имелось много, даже чересчур. «Пересмешник» махина здоровая, все равно, если отбросить технические секции, куда доступ человекам в принципе запрещен. Три общих экспедиционных яруса в средней кольцевой части корабля, на здешних просторах разве нормы Физической Подготовки Космогаторов, сокращенно ФПК, сдавать хорошо. Особенно забег на длинную дистанцию в переменном гравиполе. Нормативы Мадянову сдавать, конечно, было лениво, задаром мотаться тем более, оставалось одно – опять призвать на помощь спасительную интуицию.

Интуиция отправила доктора на первый, рабочий, уровень. А может, и не интуиция вовсе, может, воспоминание. Как сидели совсем не так уж и много часов назад, он и Тана, в крошечной вспомогательной рубке, спасали погибавшего Эстремадуру, и доктор еще ничего тогда не знал о предстоящем между ними выяснении отношений. Вроде вернулся в прошлое, когда уже случившееся не существовало, не произошло и не было сказано. Арсений снова нашел целый ряд поведенческих мотивов, которые несколько его утешали, но мало что проясняли. Что он трус и бездушная скотина, так это доктор знал и без самоанализа, подумаешь, модель вселенной Коперника! А вот что делать дальше, об этом Э-психология скромно умалчивала. На ум приходили какие-то «стереотипы соответствия профилей», таблицы схождений биоритмов полов и «стандартные развития согласно тестам Берховица». Реально помогла одна лишь ворчливая присказка, в детстве слышал от старенькой прабабки Левкотеи Карповны, то ли вековая народная, научно необъяснимая мудрость, то ли средство давления на его тоже старика-прадедушку Митридата Демьяновича, смирного, затюканного, бывшего директора губернского музея естествознания. Чего хочет женщина, в том ей сам черт помощник, а чего женщина не захочет, в том ее и Господь не упредит! То есть ничегошеньки делать Арсению не надобно, хоть тушкой, а хоть бы и чучелком упакуют, после разделают, да и подадут на обеденный стол тепленьким. Пусть у Таны теперь голова болит. Выходило еще менее совестно, зато спокойно душе и нехлопотно.

И впрямь, буде! Чего это он разволновался? На ум Арсению нежданной явилась мысль, признанная им гениальной. Более никакой он не доктор Мадянов в отношении Таны, конечно, а как бы собственный прадед Митридат Демьянович, профессор, магистр естественной истории, на самостоятельные действия в отношении прекрасного пола не способный. Хватит, наигрался уже сполна в наблюдение и эксперимент, пускай хоть однажды и кое-кто другой помается, как бы его, Арсения, разгадать, упредить, и подать на стол тепленьким, ладно бы и чучелком, если ласково и не больно. Может, Тана еще и передумает, может, ей надоест, может, тушка его покажется жесткой и неудобоваримой, может, еще пронесет. Мадянов рассуждал так и был противен сам себе. Но размышления «у парадного подъезда», в смысле, подле запечатанной секретным кодом двери вспомогательной рубки, оказались внезапно прерваны.

Справа, из-за непросматриваемого угла, послышалась ему нехорошая мышиная возня. Будто кого-то крепко держали за грудки, а схваченный при этом шаркал ногами, перхал горлом и сопел соплями. Мадянов осторожно выглянул за угол. Никого. Арсений старательно-тихо прошел по боковому коридору, до крошечного закутка с общедоступными, аварийными полимерными скафами на случай нужды экстренного проникновения в разгерметизированный стартовый отсек. Оттуда вдруг четко донеслись голоса, наверное, Мадянов достиг точки преломления звуковой волны, в отражении не погашенной плексоморфными мембранами. Это не было началом разговора, точнее сказать, диалога, но, несомненно, доктор успел к важной его части.

– Как же, не помните вы меня? – раздался сдавленный, хрипящий полушепот комиссара Герке-Цугундера. – И разве я чего? Я ничего. Не помните так не помните. Я тогда был человек довольно маленький, относительно, конечно. Но мне вполне доступно… Отпустите, я задохнуться могу!

– Ты, харя, жирный пудель, без семи минут час, как мне мозги полощешь! Чего тебе надо? Чего я помнить должен? Я такую рожу, как у тебя, и в «варьете пришельцев» не видал, – насмешливо-холодно произносил в ответ другой голос, и доктор немедленно опознал соседа своего Крипто. Стало быть, нашел, кого искал.

– Я думал, по старой памяти… Особенно чего? Особенно ничего не нужно. Вы сами по себе, а я как бы при вас. И мне спокойней, и вам…

– Надоело. Все! – коротко и ясно отозвался Крипто, будто зачитал приговор, сразу вновь послышался кашель и возня червя удушенного, пытающегося сорваться с крючка.

– Погодите! Ой, погодите вы! Умоляю, я как на духу скажу. – Видимо, Герке-Цугундер и сам понял, что вот теперь все. И решил говорить. (Доктор Мадянов посоветовал бы ему сей момент того же.) – Я же видел. И я помню. Как вы делали «петлю захвата», когда спасали нынче нашего арлекина. От Венеры до Сатурна, а может, и дальше никому такое не под силу, только вам одному. Тем более на чахленьком ремонтнике. Тем более при такой гигантской инерции на спирали захода. О, да! Я разбираюсь, не удивляйтесь! В союзной армии, в дальней молодости, еще на действительной, служил секундефрейтором, как раз в техническом обеспечении летных отрядов. И после наблюдал, уже зрителем.

– Чего ты наблюдал? И где? Отвечай, саранча вонючая, или шею сверну, – предупредил Крипто спокойным, обычным тоном, словно все дело происходило на ежегодной межконтинентальной ярмарке прикладных художеств в Мумбае.

– Как же. На главной трассе. Трибуна «Первый Янус». Всегда туда места брал. Конечно, и на Церере случалось бывать. Когда вы против Гаучо! Он тогда правила нарушил, полоснул струей еще вне зоны. Ну, вы его, ого-го! Даже за маркеры ограждения вынесло, там догорал. На точно таком же финте попался. А я заранее все свои фишки на два пункта вперед двинул, двадцать призовых одним махом. Ставил в пару, что именно вы Гаучо и срубите. И ведь угадал! Потом обменял ставку на должность подкомиссара Сектора Общего Надзора, н-да!

– Ты чего несешь? Какой еще Гаучо? Какая ставка? Ты думаешь, я кто? Ты правильно думай, а то кости свои долго будешь подбирать с пола, – угрожающе, словно кобра в бешеной ярости, прошипел лихой би-флайер Крипто. (Доктор ненароком дернулся, может, пора ему вмешаться? Но решил пока погодить.)

– А чего мне думать? – в состоянии, видимо, крайнего отчаяния тихо взвизгнул Цугундер; в подобных обстоятельствах люди, даже самые поганые, способны произносить единственно правду, доктор это знал. – Б-р-р! В жизни не забуду, как вы его тогда! На рекламной панораме близко увеличение показали, словно это вы не Гаучо, словно меня расстреливали. И глаза лютые, жгучие, я со страху чуть не помер. И мой сосед по ложе, епископ Алоиз Кушнер, всю сутану понизу обоссал, так испугался!