Меланхоличная любовная песня Мюнира Нуреттина. Кристальный голос Мюзейен Сенар разносился эхом под куполом амфитеатра, как будто песня лилась прямо с неба. Все пациенты, молодые и старые, мужчины и женщины, слушали словно в глубоком экстазе. За Фридой сидели больные туберкулезом, и у многих сейчас на глазах были слезы.

«Должно быть, эта болезнь делает людей крайне эмоциональными», – подумала она.

Следующей была народная песня «Йеменим» – «Моя клятва»…

Пока Сенар пела: «Хочу, чтобы ты взял с меня слово, хочу, чтобы ты взял с меня клятву, хочу красавчика-возлюбленного рядом», – полная жизнерадостная старуха, сидевшая по другую сторону от Фриды, наклонилась к ее уху.

– Как по мне, – сказала она, – Аллахом клянусь, как связали меня клятвой – я смотрю, делать нечего, взяла да сбежала с любимым!

Голос профессора Петера Шульца был слышен издалека. Он кому-то объяснял, что всегда предпочитал не умного, но работящего ученика студенту умному, но ленивому:

– Если у студента много мыслей, как его называют, дитя мое?

– Умный, эфенди! – воскликнул один.

– Да, он умный, он не делает заметок, и он спит! Но есть студент, мыслей не много, он не очень сообразителен, но все записывает и слушает. Я говорю первому на экзамене: «Поспите еще годик, эфенди!», а второму: «Вперед!»

Говоря это, он осматривался, очевидно, ища знакомые лица. Он улыбнулся Фриде и обратился к ней по-немецки издалека: «Музыка чужая… Но голос красивый!» Тут он поморщился и добавил: «Это действительно хороший спектакль в наши дни, чреватые множеством бедствий, не так ли?» – снова спросил он на своем родном языке.

– Это так, – пробормотала Фрида.

Говорит ли он о войне вообще? Или, оставив свою обычную сдержанность, намекает на обстановку в Турции? Чем ближе были немецкие войска, тем все заметнее были голоса националистов. Особенно после крушения «Струмы» и безразличия к катастрофе в турецких газетах. Правда или нет, но говорили, что есть и такие, кто не стесняется нацистских приветствий на людях. Кто знает, что чувствуют сейчас профессор и другие его коллеги, кто бежал в Турцию от нацизма?

Исмаил догадался, что профессор чем-то недоволен, и сердито прошептал Фриде на ухо: «Скажи ему, если ему здесь не нравится, пусть возвращается туда, откуда пришел. Посмотрим, будет ли ему там уютно!»

Фрида не могла не понять Исмаила. «Я не знаю, что он имеет в виду, но уверена, он не относится к Турции пренебрежительно», – ответила она так же тихо. Он знал, что Исмаил искренне любит и ценит своего наставника. Однако тот факт, что профессор жаловался на страну, в которой жил, при этом еще и обратился к Фриде на их общем языке, должен был заставить Исмаила почувствовать, что его чуть ли не предали.

Следующая песня Мюзейен Сенар, которую все, кроме Фриды и Шульца, знали и обожали, тоже была веселой. В припеве певица хлопала в ладоши, приглашая присоединиться и публику. Фрида принялась прихлопывать, не желая, чтобы этот разговор продлился.

Но дальше снова одна за другой прозвучали протяжные печальные песни. Главный врач Эсат-бей, сидя перед Фридой и Исмаилом, сказал: «Мы думали подбодрить пациентов веселыми песнями, но они явно предпочитают грустные».

– Вы, турки, любите грустную музыку! – без обиняков заявил Питер Шульц, не заметив гневного взгляда Исмаила.

– И их можно понять. Чему радоваться в наши дни?! – внезапно сказала Фрида.

Главный врач и Исмаил одновременно посмотрели на нее с удивлением.

– Если так будем думать мы, врачи, если мы позволим себе распуститься, что же остается тяжелобольным? – внезапно сказал Эсат-бей. – Пусть идет война, пусть нам тяжело сейчас, но жизнь важнее. По крайней мере, для нас жизнь должна быть превыше всего.

Фрида непочтительно пожала плечами. Внезапно она почувствовала, что кольцо, которое сжималось вокруг Турции, сжимается и вокруг них с Исмаилом. Скоро у него начнутся выпускные экзамены, вряд ли они смогут часто встречаться. А в июне Исмаила призовут в армию, из-за войны – надолго. На смену упоению последних дней пришло отрезвление, а с ним и горечь ничем не прикрытой правды.

Март 1942, Бейоглу – Султанахмет

Весь путь из Джеррахпаша в Бейоглу они молчали. Исмаил злился на Фриду из-за их разговора с Шульцем по-немецки. К тому же она, оставив привычное добродушие, почти огрызнулась на главного врача. Они поднялись на холм Шишхане почти без слов. Ночь была холодной, прозрачной, внизу, в темно-синем зеркале Золотого Рога, отражались яркие звезды; где-то вдалеке свистнул паром. Они свернули в сторону Куледиби, прошли по улице Истикляль и свернули на Каллави. Здесь в темноте светились кошачьи глаза. Фрида по привычке окликнула кошек. Исмаил засмеялся. Это была его Фрида, исполненная сострадания ко всему живому, незаменимая часть его жизни.

– Ты не можешь спокойно пройти мимо кошки! Не волнуйся, судя по их виду, они явно не голодают.

Они долго целовались на прощание.

– Старая ведьма наверняка сейчас смотрит в окно, – весело прошептал Исмаил. – Как думаешь, она еще помнит, что такое поцелуй?

Не ответив, но тоже улыбаясь, Фрида открыла дверь и вошла.

Исмаил сел на трамвай и вернулся домой в Султанахмет. Мать не спала. Она, смущаясь, задала своему взрослому сыну вопрос, который не задавала уже несколько лет:

– Где ты был, сынок?

– Я провожал подругу, – без колебаний ответил Исмаил.

Он не любил расспросов, но устал молчать об этой стороне своей жизни. Но не стоит заходить слишком далеко. Чтобы не дать матери, смотревшей на него с затаенным удивлением, возможность задать новый вопрос, он сразу же добавил: «Дай мне умыться!»

Он чувствовал на себе внимательный и удивленный взгляд матери.

– Хорошо, сынок, я только что нагрела воды. Я дам тебе чистое полотенце, – сказала наконец Фахрие-ханым.

Исмаил, улыбаясь, вошел в кухню и направился за перегородку, где была кое-как обустроена крошечная тесная ванная. Нравится им это или нет, но пришло время семье немного узнать о Фриде, ее значение в его жизни уже неоспоримо.

Воскресным утром Исмаил и Исмет сидели во дворике за домом, потягивали чай, курили и обсуждали газетные новости. «Немцы начали яростную атаку на Россию», «Большое наступление начнется в середине мая», «Военное положение будет введено еще в шести провинциях», «Началась заготовка угля на следующий год».

– Ты не думаешь, что нам лучше бы переехать в квартиру? Квартира меньше, ее легче отапливать… Мама не так будет уставать. Ей опасно ходить по расшатанной лестнице этого ветхого дома.

– Я согласен, но я могу сейчас участвовать только в оплате этого дома и не могу допустить, чтобы бремя аренды несли только старшие сестры и брат.