Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Молодец, дочка. Посмотри, какая ты красавица. Ты всегда должна быть такой: собранной, сильной!
Мадам Лоренцо стояла в коридоре и смотрела на Фриду с восхищением.
– Что бы ни случилось, какие бы беды и неприятности – не сдавайся, всегда держи спину прямо!
Фрида хотелось как можно скорее скрыться из дома, она уже поняла, что последует.
– Как ты думаешь, в чем причина плачевного положения союзников в этой войне? Конечно, лень! Лень и разврат…
Фрида уже была за дверь, но мадам Лоренцо это не могло остановить:
– Но немцы! Посмотри на немцев…
Помимо любви к немцам, которая росла день ото дня, Фрида с тревогой стала замечать за хозяйкой и другие странности. Буквально на днях, когда она была уверена, что та у себя в комнате одна, она услышала, как вдова разговаривает. Из любопытства Фрида постучала в дверь, но мадам Лоренцо ответила через дверь: «Извини, дочка, у меня гость!» Обеспокоенная Фрида громко спросила, кто этот посетитель, и тогда, наконец, мадам Лоренцо распахнула ее с широкой улыбкой.
– Хикмет-бей заходил!
– Хикмет-бей?
– Да, дочка, Хикмет. Он заглянул ко мне, мы немного поговорили, но он уже ушел. А теперь мне пора спать. Спокойной ночи тебе.
И она тихо закрыла дверь прямо перед носом Фриды. Девушка вернулась в свою комнату в полном замешательстве.
Но сейчас ей было не до странностей мадам Лоренцо. Она позабыла о ней, как только вышла на улицу, где ее ждал Исмаил. Фрида подбежала к нему и обняла. Она не хотела тратить на пустяки то немногое время, что у них осталось.
Они шли рука об руку, почти не разговаривая, до пристани Каракёй. Когда пришло время садиться на паром, Исмаил взял в руки бледное лицо Фриды и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
– Я знаю, это эгоистично с моей стороны. Отправляясь на долгую военную службу, я не должен никого оставлять, у меня не должно быть серьезных привязанностей, но что я могу поделать, раз это не так!
Он помолчал мгновение, затем, понизив голос, добавил:
– И я этому рад. То, что ты есть в моей жизни, придает мне силы и храбрости. Всегда придавало. Я знаю, иногда я веду себя странно, я обижаю тебя, грублю. Но дело не в тебе, совсем не в тебе. Просто я сейчас чувствую себя растерянным. Ты обещаешь меня ждать?
Фрида готова была расплакаться, ее била дрожь, но она старалась сдерживаться изо всех сил.
– Обещаю, – сказала она еле слышно.
– Хорошо. Конечно, в первые месяцы мне вряд ли дадут отпуск, но потом я смогу вырваться на несколько дней в Стамбул. Я напишу тебе. Не забывай мне писать тоже. А теперь мне пора идти…
И, не дав Фриде ничего сказать, он повернулся и быстро исчез в толпе на пристани.
На пароме могли быть знакомые, поэтому тут слезы лучше придержать. Но и за семейным столом ей придется взять себя в руки. Может, оно и к лучшему. В конце концов, чем больше изображаешь мужество, тем мужественнее становишься на самом деле. Фрида глубоко вдохнула морской воздух, как делала всякий раз, садясь на паром. Она думала о днях, которые ей предстоит прожить без Исмаила.
* * *
Перед почтовым отделением в Кадыкёе стояла длинная очередь. Но, несмотря на июльскую жару, Фрида была готова ждать часами. Исмаил сказал, что напишет, как только доберется до места. Она прибавила еще неделю к обычному сроку доставки письма и отправилась на почту. В нее вселилась уверенность, что она вернется не с пустыми руками. Когда подошла ее очередь, она назвала свое имя клерку за стойкой. Мужчина в очках с толстыми линзами впервые спросил ее, какой она национальности. Когда Фрида ответила: «Я турчанка», он недоверчиво посмотрел на нее, но ни слова не говоря прошел в заднюю комнату и вернулся с конвертом в руке. Сердце Фриды застучало как бешеное. Не ответив на ее лучезарную улыбку, мужчина протянул письмо и показал, где расписаться в журнале на стойке. Фрида, вперив взгляд в адрес «Госпоже Фриде Шульман, до востребования, Кадыкёй», выведенный аккуратным почерком на конверте, вышла на улицу, чуть не врезавшись по дороге в стоявших в очереди людей.
Она не стала открывать письмо сразу. Она дождалась, когда вернется домой, уединится в своей комнате, сядет на кровать. Сердце никак не хотело уняться. Она медленно вскрыла конверт. Она хотела сполна насладиться весточкой от человека, которого любила больше всех в этом мире, как если бы это был диковинный, восхитительный фрукт. Со словами, написанными на бумаге, Исмаил вновь обретал плоть и кровь. Казалось, она слышит его низкий, теплый голос:
Дорогая Фрида,
Сразу хочу сообщить, что я здоров,
Что сказать о первых днях в Гюльхане? Я надеялся, что мы продолжим обучение на факультете и будем работать в госпитале. Но вышло совсем не так. Из нас тут делают мужчин. Ежедневно проходят учения в больничном саду или на холме Дикмен. Похоже, так и проведу все шесть месяцев.
Зато форма элегантная. Цвета хаки, с красной петлицей с медицинским значком…
Фрида улыбнулась. Едва она закончила читать, как тут же села за стол и взяла чистый лист бумаги и ручку.
«Дорогой Исмаил…» Нет, нет! «Мой дорогой…»
Июль – август 1942, Мода – Тюнель – Шехремини – Мачка
«Мы – турки, тюркисты и всегда будем тюркистами. Насколько тюркизм для нас – вопрос крови, настолько же, по меньшей мере, и вопрос совести и культуры»[63].
Прочитав это предложение вслух, выделяя каждое слово, Самуэль Шульман отложил газету.
– Вы обратили внимание на эти слова нашего нового премьер-министра? Он говорит как расист-туранист.
– Ему предстоит формировать кабинет. И это слова – нового правительства, объявившего свою программу! Что ж, если вы спросите меня, социальная политика такого правительства не сулит нам ничего хорошего! – сказала Броня.
Фрида вздохнула. Она больше не высмеивала привычку матери оценивать любые политические шаги исключительно с точки зрения, будет ли это хорошо или плохо для евреев. Ее мать во многом оказалась права. И не раз еще окажется.
Тихим воскресным днем они сидели в садике в тени инжира и пили лимонад.
Броня снова заговорила, но уже немного рассеянно, как будто вглядывалась в прошлое, которое могла видеть только она:
– Знаешь, Фрида, погромы в России часто случались в ночи праздников. Особенно на Песах… Может, потому что
