— Не сегодня, — мотаю головой и пытаюсь освободить вспотевшую руку, но он продолжает сжимать мои пальцы до болезненного покалывания в онемевших кончиках. — Мы так не договаривались…

— Мне нужно знать, что ты выполнишь свою часть договора.

— Я выполню! Выполню, но только не сегодня! — к глазам подступают слёзы, потому что я не вижу в холодном взгляде Джеймса ни малейшего проявления человечности.

— Нет. Ты останешься здесь, и точка.

Его слова пронзают меня миллионами ледяных осколков, толкают в чёрную пропасть, и я лечу на самое дно, чувствуя, что это всё. Крах. Я ввязалась в игру, из которой он ни за что на свете не позволит мне выйти победителем. Задушит! Задавит! Сломает! Но только не отпустит…

— Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, — отвлекает на себя доктор Рикман, — но мы в любом случае не можем позволить мисс Мейер остаться в вашей палате, прежде чем она не заполнит все необходимые для этого документы. К тому же она совершенно не приспособлена для того, чтобы в ней ночевало двое, а пускать девушку на вашу койку я не намерен. Так что потерпите до завтра, тем более что сейчас уже семь вечера.

Не знаю, правда это или нет, но после его слов дышать становится легче. Огромные металлические тиски спадают с моей груди, когда Джеймс недовольно кивает, соглашаясь с тем, что говорит Рикман.

Мы выходим из его кабинета, чтобы попрощаться, и Джеймс снова тянет меня к себе в попытке поцеловать. Но на этот раз вспотевшая рука выскальзывает из его ладони прежде, чем он может сжать её сильнее, и я сразу же бегу к лифту, теряясь среди каталок и медперсонала.

Дорога домой кажется сущим Адом. Веки зудят из-за слёз. Грудь содрогается в спазмах непозволительного плача, и мне снова и снова приходится прикусывать губы, чтобы не сорваться и не расплакаться на глазах и своего шофера.

Я знаю, что дома меня ждёт Николас. И пусть ему и сообщают о каждом моём шаге, но он всё равно нервничает и переживает… Наверняка не находит себе места, изводя голову дурными мыслями…

И когда я думаю о нём, меня снова начинает рвать на части. Я чувствую себя такой грязной, жалкой и ничтожной, что тело начинает сжиматься в попытке спрятаться. Стать совсем маленькой и исчезнуть из этого мира, чтобы никто на свете уже не вспомнил о моём существовании…

Автомобиль останавливается напротив парадного входа, и мне требуется пара минут, чтобы окончательно привести себя в порядок. Убрать слегка размазанную тушь, перевести дыхание и натянуть на лицо беззаботную улыбку. Сейчас я должна была как можно спокойней, отчитаться перед Николасом и зайти к себе в комнату.

Я выкидываю из головы все посторонние мысли. Приказываю себе забыть обо всем, что случилось в особняке Лоренов и осчастливить своего мужчину такой радостной новостью.

Двери лифта открываются, и первое, что я вижу, как стоящий посреди гостиной Прайд переводит на меня серебряный взгляд и так протяжно выдыхает, словно и вовсе не дышал всё это время. Напряженные плечи опускают, он убирает руки с пояса и спешит ко мне навстречу.

— Господи Даяна, ты почему не брала трубку?!

— Прости… — смотрю в его светлые и безумно любимые глаза, и окаменевшая на губах улыбка превращает меня в несуразное чучело.

— Что-то случилось? — резко останавливается Ник, когда я инстинктивно уклоняюсь от его объятий.

— Нет! Всё хорошо! Просто устала, — мотаю головой и практически бегу к лестнице.

Не хочу, чтобы он прикасался ко мне сейчас, когда и мои волосы, и кожа, и платье напрочь пропахли его сыном! Не хочу, чтобы целуя меня, он чувствовал вкус другого мужчины! Не хочу, чтобы испачкался во всю ту грязь, которая свисает с меня огромными мерзкими лохмотьями!

Наконец-то двери ванной закрываются, и я срываю с себя платье, жалея о том, что не могу облить его бензином и смотреть, как оно будет гореть и плавиться, трещать и шипеть вместе с моим постыдным грехопадением!

Дрожащие руки не позволяют открыть воду, но я всё равно продолжаю крутить капризные краны. Пытаюсь сделать её нужной температуры и практически проваливаюсь на самое дно мраморной ванны, когда прохладные струи бьют меня по лицу. Бурлящий поток оглушает непрерывным журчанием, и только здесь, в единственном месте, где меня никто не услышит, я наконец-то могу заплакать… Могу подтянуть к груди колени и реветь навзрыд, как глупый ребёнок, выпуская вместе с ними своё унижение, боль, обиду и страх…

Меня трясёт от какой-то нескончаемой безысходности и собственной слабости, потому что этой проклятой жизни всё-таки удалось меня сломать. Удалось унизить и размазать по асфальту, оставив после себя сплошное кровавое месиво.

Снова и снова я чувствую себя не более чем эксклюзивной, раритетной куклой, которую хотят заполучить ценители и коллекционеры. Вот только как бы красиво не звучала эта метафора, а на деле даже самая ценная драгоценность не более чем простая вещь…

Слёзы выжигают мне глаза, катятся по щекам, смешиваются с прохладной водой, а руки готовы разодрать опухшие губы, только бы очиститься от того проклятого образа дешевой потаскухи, который сидит на мне даже лучше второй кожи.

— Что с тобой, Даяна?! — стучит Николас, и я стараюсь проглотить рвущиеся с дрожащих губ всхлипывания и ответить как можно внятнее и спокойней.

— Н-ничего.

— Открой мне!

— Потом! Пожалуйста, Ник, Потом! — практически умоляю его, смотря на дверь сквозь запотевшую ширму, но Прайд продолжает настаивать на своём, требуя впустить себя внутрь.

— Открой, или я выломаю дверь!

— Ну, пожалуйста, Ник!.. Дай мне побыть одной!.. Пожалуйста!..

Но если Джеймс Прайд что и унаследовал от своего отца, так это ту титаническую настойчивость, с которой Николас, как тяжелый танк, уничтожает любые преграды у себя на пути!

Первый удар в дверь! Второй! И замок вылетел как пробка из бутылки с шампанским, а следом за ним и полупрозрачная ширма.

Николас смотрит на меня как взбешенный зверь. Взъерошенный и возбуждённый. Пламя серебряных глаз пробирается прямо под кожу, и я начинаю пятиться назад, забиваясь в самый дальний угол этой огромной ванной.

— Что он с тобой сделал?! — медленно опускается около меня, словно боится, что я могу вспорхнуть и улететь от него, как самая настоящая птица. Мелкие брызги попадают на его лицо, волосы, рубашку, а он даже не замечает это, продолжая дожидаться от меня ответа. — Он тебя обидел? Сделал больно? — но всё, на что я способна, — просто мотать головой, потому что дрожащие губы совершенно не позволяют говорить. — Блядь, Даяна, если Джеймс хоть пальцем тебя тронул, то клянусь Богом, что он пожалеет об этом! — его пальцы сжимают край ванной, впиваясь в твёрдый мрамор до красной кожи под ногтями и побелевших кончиков.

— Нет! — хватаюсь за его рукав и снова мотаю головой.

Если сейчас же не расскажу, что Джеймс не сделал со мной ничего дурного, то все мои труды пойдут насмарку. Но как объяснить взрослому состоявшемуся мужчине, что я впала в подобную истерику всего лишь из-за какого-то несчастного поцелуя с его сыном? Человеком, с которым я жила полгода, выполняя роль полноценной супруги? Как объяснить ему, как больно, когда тобой пользуются? Как страшно, когда кто-то посторонний крадёт твою волю и играется с твоим телом, как с простой марионеткой?