Несколько недель спустя в парке была вечеринка. Июнь, конец учебы, и вход был свободен для всех, кто хочет упиться дешевым сидром. Я почти струсила, когда время подошло, я боялась: как же у меня получится незаметно подмешать ей флунитразепам. Его дала мне Элли. Я и понятия не имела, что это, но она сказала, что это заставит Марго вести себя неадекватно, дико, и все будут смеяться. Мне было всего четырнадцать, я была девственницей. Что я могла знать?

Поэтому я следила за Марго, и улучила момент, когда она отставила бутылку на траву, чтобы поиграть в салочки со своей подружкой. Естественно вокруг была куча озабоченных наблюдателей. Поэтому я подмешала ей наркотик, когда никто не видел. Было темно. Никто не заметил меня. Никто никогда не видел меня.

Через полчаса она удалилась с Алексом Робинсоном, настоящим альфа-самцом среди наших ровесников. Он появился вновь через пять минут, полный самодовольства, вспотевший и румяный. Потом он указал на кусты, и туда пошел другой парень. Потом еще один. И еще. Хотела бы я рассказать вам, как я вмешалась. Раскаиваясь в содеянном. Сожалея, что ее поимели, по меньшей мере, четверо парней, если верить им на слово. Но я ничего не делала. Просто смотрела с безопасного расстояния, а потом смеялась с Элли несколько недель подряд.

Марго получила прозвище Марго-гоу-гоу, и постепенно Одноногая Айрини забылась. Я даже подружилась с ней после всего, когда другие девчонки не хотели с ней тусить, заявляя, что она шлюха. Я была героем для нее, и мне было от этого весьма неплохо. Я извинилась за тот случай с рукой, и она сказала, что это не важно, что даже не было больно. По делу этой вечеринки даже вели полицейское расследование, но парни сказали, что это все хвастовство. Что никто на деле не сделал ей ничего. Но и Марго, и я знали, что это не так. Полиция обследовала ее в поисках доказательств, но прошло слишком много времени. Они взяли кровь, однако токсикологический анализ был чист. Еще бы.

После того как в дело вступила полиция, люди постепенно простили Марго, поверили, что, вероятно, ее действительно изнасиловали. Теперь настал черед парней. Учителя занижали им оценки, за малейшие провинности выгоняли из класса. То, что их никто и не обвинял, не играло роли. В конечном счете, Марго снова стала популярной. Все любят жертв. И она вытянула меня за собой, и я тоже стала популярной. Мои оценки улучшились. Тетя Джемайма хвалила меня, говорила своим друзьям, что, мол, думала, я никого не слушаю, но вот она, наконец, достучалась до меня. Что я наконец-то научилась вливаться в общество. Что я не конченая Харринфорд. И кто сделал все это возможным? Конечно же, Элли.

Осознание того, что натворила с этой девушкой, придавило меня, когда я была гораздо старше. Я потеряла связь с Марго, когда мы закончили школу, но часто думала, не отыскать ли ее, не рассказать ли ей, что тогда случилось. Однажды я даже обнаружила, что стою перед магазином одежды, где она работала, охваченная желанием признать свое участие в разрушении ее жизни. Но я струсила, даже не вошла в магазин.

Антонио не было дома два дня, он даже не звонил. К тому времени, когда я проснулась на следующий день после приезда, он уже ушел. Я оставила восемь сообщений с нового номера, и еще восемь – со старого. Он не отвечает и не хочет меня видеть. Но он не так уж много взял с собой, так что я уверена, что он вернется. Я очень надеюсь, что он вернется. Хотела бы я исправить все то дерьмо, что натворила, и сделать так, чтоб он вернулся. Иначе чем мне еще заняться? Было бы хорошо заставить себя пойти на работу, но я не могу. Вот бы я могла не втыкать карандаш в руку Марго Вульф, а вместо этого просто сказать, что нарисованная ей картинка очень милая, и попытаться стать ей другом. Но когда что-то случилось, уже нельзя повернуть время вспять, и ты просто должен найти путь вперед, несмотря на хаос, оставленный в прошлом.

Поздно ночью на четвертый день я слышу скрежет ключей в замочной скважине. Узнаю тяжелые ботинки Антонио, он вытирает их о половик, а потом идет на цыпочках по коридору, стараясь не разбудить меня. Я поворачиваюсь на диване, хватаю пульт от телевизора и пытаюсь делать вид, что я и не заметила, как он уходил. Переключаю каналы, в это время он подходит к входу в гостиную. Сперва он ничего не говорит, но я чувствую его взгляд на себе и стискиваю зубы, чтобы лицо не расползалось в нервной улыбке. Первая моя мысль: «Слава богу, это закончилось». Как же быстро я позабыла, что такое одиночество.

Дождь почти не прекращался с тех пор, как он ушел. Утихал и вновь начинался, постоянные грозы. Одну минуту светит солнце, в следующую – опять дождь. Я выходила из дома лишь один раз, за новым телефоном. Краем глаза я вижу, что он стряхивает свой дождевик. Дождевик новый. Интересно, думаю я, он потратил мои деньги, чтобы купить его? Но я напоминаю себе, что делала вещи и похуже, и прикусываю губу.

– Здравствуй, – говорит он. Я переключаю канал, игнорируя его. Я уже так много прокрутила, что теперь добралась до богословских каналов, где вечно или кто-то спасается, или кто-то спасает. Люди падают друг на друга, прижимаются к полу пред могуществом Господа. Помнится, тетя Джемайма как-то водила меня к целительнице, надеясь, как она говорила, помочь мне с моим бедром. Но целительница все вещала о зле, которое сидит во мне, и о том, что она его изгонит и избавит меня от страданий. Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что они пытались провести сеанс экзорцизма. После всего тетя сказала, чтобы я ничего об этом не рассказывала, поэтому, разумеется, тем же вечером я рассказала все дяде Маркусу. Они поругались, и она не разговаривала со мной целый месяц. Больше она меня туда не водила.

Антонио делает шаг ко мне, и я начинаю щелкать пультом с удвоенным энтузиазмом, наставив его на телевизор. На экране появляется анонс фильма канала для взрослых «Фри вью»: грудь и пухлые губы крупным планом. Выключаю телевизор и откладываю пульт.

– Прости, что не звонил, – говорит он, проходя по комнате. Его черные, как мазут, волосы насквозь промокли, плечи виновато опущены.

– Ты видел мои сообщения? – спрашиваю я. Он кивает. – Где ты был? – Эротические картинки из телевизора приходят на ум, и я представляю его в каком-нибудь сомнительном стрип-клубе, он разбрасывается моими деньгами, а потом в какой-нибудь комнате на задворках ему отсасывают. Тошнота подступает к горлу, поэтому я тянусь к почти пустому бокалу вина и допиваю остатки. Если игнорировать то, что делала я сама, подобное событие меня бы очень задело. Я вижу, как он оглядывает пустые бутылки у моих ног, их три или четыре. А может, пять или шесть. Ничего не говоря, он просто садится рядом со мной.

– Прости, что ушел. Я был очень зол. Теперь я успокоился и не хочу огорчать тебя. – Я в первый раз смотрю ему в лицо. Глаза запали, мешки под ними глубокие, темные, как размазанная подводка. Даже его длинные ресницы не в силах их украсить.

– Где ты был? Прошло четыре дня.

– В Италии. – Он усаживается поглубже на диван и поворачивается лицом ко мне, а его корпус остается повернутым в другую сторону, как будто бы он готов в любую секунду быстро ретироваться.