Правый берег как будто стал ближе, но, может быть, это только казалось. Сосны, стоявшей в воде, он уже не видел, его давно отнесло течением. Он решил, что если опять увидит камни сзади в двадцати пяти метрах, то будет считать еще до тысячи, и потом до десяти тысяч, и потом…

Букварь досчитал до тысячи и обернулся. Он был на середине реки.

«Ничего, – подумал Букварь. – Все-таки можно остановить валун».

Он хотел отдохнуть на спине. Но у него не было времени, и он не разрешил себе отдыхать.

Он досчитал еще до тысячи. К правому берегу плыть оставалось теперь метров пятьдесят. Руки болели, работали медленно. «Дорога ползет у самой воды», – подумал Букварь.

И тут у него свело ногу.

В икру вцепился клещ, стянул все мускулы и нервы ноги в крутой желвак.

Букварь испугался. У него никогда не сводило ноги, и он не знал, что делать. Он щипал ногу, царапал ее, но желвак не расходился. Канзыба крутила Букваря, несла, мотала, как лодку, потерявшую управление.

Надо было плыть, волоча предавшую его ногу, работая одними руками. Он бился из последних сил, бился, как ему казалось, полчаса, а может быть час, пока не доплыл, пока не дополз до зеленого правого берега, над которым бежала дорога.

Но Канзыба не отпускала его. Игра с ним доставляла ей удовольствие. Она бросала Букваря к самой траве, к кустам, к земле, и, когда он пытался выпрямиться и встать, хотя бы на колени, она с ревом валила его и тащила обратно. И все-таки, когда Канзыба тащила его обратно, он перехитрил ее, прикинулся безвольным, расслабленным, а сам, собрав все, что было в его мускулах, вцепился в тощий куст и застрял, и Канзыба, обманутая им, через секунду сама подтолкнула его к траве.

Теперь он был уже на земле и пополз по ней, с трудом подтягивая сведенную ногу. Канзыба уже ничего не могла с ним сделать, только со злостью била его по ногам, но сейчас она уже казалась ему смешной.

Букварь лежал молча, лежал долго, ни о чем не думая, просто уткнув лицо в мокрые зеленые травинки.

Он хотел спать. И он заснул бы, если бы ему не показалось, что откуда-то снизу, из-под земли, он слышит приглушенный крик.

Он поднял голову и на том берегу увидел маленького человечка. Человечек бежал, размахивая руками.

Букварь встал и тут же опустился на землю от боли в ноге. Он долго растирал ногу, колол ее, щипал, растирал, пока клещ не разжал свои челюсти. Тогда он встал снова, достал из кармана рубашки синюю хлорвиниловую обложку и вытащил из нее записку Кустова. Записка чуть-чуть подмокла. Букварь помахал белым клочком бумаги над головой. Он хотел, чтобы шофер успокоился.

Букварь выбрался на дорогу, грязную и узкую, и только тут почувствовал, как ему холодно. Его трясло.

До взрывников было километров восемь, и все эти восемь километров надо было бежать. Иначе можно было замерзнуть.

20

Дьяконов стоял расставив ноги. Он кричал:

– Ты идиот! Ты думаешь, тебе дадут медаль? Покажи мне того дурака, который даст тебе медаль!

Дьяконов был сделан из жести. У него были серые жестяные глаза и худое жесткое лицо. Брезентовый плащ сидел на нем колом, ломкий и пересушенный, и мог, наверное, греметь. Дьяконов стоял, расставив ноги в жестяных сапогах, и кричал:

– Ты думаешь, жизнь человечья ничего не стоит? Что она дешевле скалы? Да черт с ней, с этой скалой!

– Я… – робко начал Букварь.

– Молчи! Что ты можешь сказать! Нет тебе оправданий! Герой! Ты видишь этот телефон? Так вот, он работает. И утром я говорил с Кустовым. Насчет этой самой скалы.

– Так как же…

– А вот так же!

Дьяконов ходил по комнате, от печки до стены и обратно. Когда он отходил от печки, Букварь видел его жестяную спину, длинную и худую.

– Ладно, – сказал Дьяконов. – У меня нет ни водки, ни спирта. Я такой странный. Только коньяк.

Дьяконов вытащил из-под кровати две высокие бутылки со звездочками. Всего звездочек было десять. Еще Дьяконов достал штопор и два зеленоватых стакана.

– Раздевайся, – приказал он.

Букварь улегся на жесткой постели, и мокрые руки Дьяконова поползли по его спине. Руки пахли коньяком. Они работали ловко, как руки опытного массажиста. Букварь никогда не видел массажистов. Но подумал, что они работают именно так.

– Вставай, – сказал Дьяконов. – С тебя достаточно.

Лежали на табуретке ватник, ватные брюки, свитер, а внизу стояли сапоги. Букварь оделся, но от горячей печки отходить не хотелось.

– Иди сюда, – сказал Дьяконов. Он разливал в стаканы коньяк.

Дьяконов расстегнул плащ, выглянул яркий красный шарф, и плащ перестал быть жестяным. И глаза у Дьяконова оказались совсем не серыми, не жестяными, а теплыми и голубыми.

– За знакомство. За форсирование Канзыбы.

Букварь выпил стакан залпом.

– Ну и лето! – сказал он.

Хлопнула дверь, впустила стонущий ветер, трое в жестяных плащах остановились у печки. Дьяконов подошел к ним, и они стали говорить о шпурах, о запалах и о сжатом воздухе. Букварь видел, что эти трое все время поглядывают на него с любопытством, и от смущения ерзал на хромой табуретке. Дьяконов вернулся и сказал:

– Ты сиди. Сейчас поговорю по телефону.

Он вызвал Кошурниково.

– Мотовилов? – сказал Дьяконов. – Это говорит начальник летучего взрывотряда номер три Дьяконов. Привет. Нужен трелевочный. Да ты не спеши… Ты послушай… Не ори… Я тебе расскажу обстановку…

Дьяконов рассказывал обстановку. Обстановкой был Букварь. Букварь снова ерзал на табуретке, потому что Дьяконов рассказывал о нем как о легендарном герое.

– Ты понял? Я все равно выторгую у тебя трелевочный еще на неделю. Жадный ты… Ну, я жду.

Потом Дьяконов вызвал Минусинск.

– Кустова! Кустов? Еще раз здравствуйте. Я получил вашу записку. Да, ваше распоряжение. Можете спать спокойно. Скала Смородиновая не упадет. Постоит еще. И вас не накажут. Я шучу? Нет, я не шучу. Каким тоном говорю? Вам слышнее. На всякий случай вам надо было застраховаться и иметь документ, подтверждающий, что вы отдали мне распоряжение не взрывать Смородиновую. И вот из-за бумажки вы обманули человека и послали его на верную гибель… Нет, он не погиб.

Дьяконов опустил трубку и стоял, помахивая ею. Трубка хрипела, рычала, внутри нее что-то билось и клокотало. Потом она стихла, и Дьяконов заговорил снова:

– Да, я помню, что вы мой начальник. Не забыл. Еще я не забыл, что я коммунист. И что вы называетесь коммунистом. У нас сейчас не такое время, чтобы из-за бумажки рисковать жизнью человека.

Дьяконов резко положил трубку на рычаг. Он снова стал жестяным. Он шагал от печки до стены и обратно. Шагал быстро, свернул стремительно в угол, к тумбочке, к стоявшему на тумбочке ящику. Открыл крышку, и ящик оказался магнитофоном. Дьяконов пощелкал коричневыми кнопками, бобины дернулись и пошли крутиться. Невидимый пианист ударил по невидимым клавишам. «Скрябин», – решил Букварь.