Шофер опять устало опустился на мокрый камень. Сказал глухо:

– Ничем.

– Знаешь что… – подумав, сказал Букварь.

Шофер поднял голову. Букварь расстегивал ватник, и черные кружочки пуговиц быстро выскакивали из прошитых петель. Букварь сказал:

– Подержи.

Шофер взял ватник и, глядя под ноги, думая о чем-то своем, пошел за Букварем. Они спускались по размытой гальке медленно, потому что Букварь не спешил, шел нарочито спокойно, словно нужно ему было еще раз проверить, какого цвета в Канзыбе вода. Без ватника было холодно, и по коже бежали мурашки. Букварь ступил в воду, ржавая вода стала бить по сапогам, злая, настойчивая, хотела испугать его, отбросить, свалить. Букварь подумал, что в сапогах у него ничего не получится.

Он отступил на несколько шагов и на гальке, перемешанной с потемневшим песком, стал стаскивать сапоги. Портянки были мокрые и черные, и Букварь удивился тому, что сапоги успели промокнуть. Канзыба шумела чуть-чуть потише, будто довольная, что он вышел из ее воды. Шофер стоял молча и вдруг очнулся.

– Ты чего?

– Ничего.

– Ты брось! Не надо! Это ты из-за меня…

– Почему из-за тебя? – обиделся Букварь. – Просто зачем на самом деле взрывать не ту скалу?

Он стоял, переступая с ноги на ногу, потому что камни леденили ему пятки. Он улыбался. Шофер был старше, но Букварь смотрел сейчас на него сверху вниз, как на ребенка, и улыбка у него получалась покровительственная. «Вот так же смотрит на меня Николай…»

– Нечего время тянуть, – нахмурился Букварь, – у меня еще есть дело.

– Погоди, – сказал шофер, – тогда возьми записку. От Кустова. Без нее нет смысла…

Букварь пошарил в ватнике, упрятал записку Кустова, отпечатанную на машинке, в хлорвиниловую обложку паспорта и засунул ее в карман ковбойки.

– Ну, ладно.

Опустив глаза, стараясь не глядеть на бесновавшееся перед ним ржавое море, он пошел к воде. Он не любил входить в холодную воду.

19

Букварь думал, что ему скорее нужно войти в воду, в мутную, быструю воду, и тогда станет тепло, и тогда не будет на длинных ногах мурашек. Во всяком случае, их уже не увидит шофер.

Ему никогда не приходилось стоять в ледяной воде. Он знал, что такое кипяток. Сейчас он стоял в кипятке. Он стиснул зубы и скрипел зубами. Он не шагал – он медленно передвигал ступни вперед, и кипяток хватал кожу все выше и выше. Он не чувствовал, что у него под ногами – камни или песок. Он чувствовал только ожоги. «Долго так будет жечь?» – подумал Букварь.

Он прошел еще один метр, и его сбило с ног.

Обожгло всего, но уже через мгновение Букварь не помнил об этом. Он ничего не помнил. Канзыба схватила его, закрутила, поволокла, била о что-то мягкое и твердое, совала в рот свою грязную воду. Ноги у Букваря тащились по дну. Он толкнул ногами убегавшее дно и, спружинив, вынырнул на поверхность.

Слева по берегу бежал шофер. Он размахивал руками и что-то кричал. Его несло назад, он бежал на месте и становился маленьким. Назад несло тайгу, несло берег и скалы на берегу.

«Это меня несет, – подумал Букварь, – как бревно. И так донесет до Игарки, а потом и до Ледовитого…»

Слева проплыла скала и спрятала шофера, продолжавшего бежать на месте.

«Главное, что я держусь. Что я оттолкнулся ото дна».

Надо было плыть, надо было перечеркнуть бешеную Канзыбу, перечеркнуть всю ее от берега до берега. Букварь повернулся в воде, теперь его несло лицом к правому пологому берегу. Он пробовал плыть кролем, опустив глаза в воду, работал прямыми, чуть согнутыми в коленях ногами, плавно выносил из воды руки с расслабленными кистями.

Он быстро выдохся. Река плескала в рот, сбивала дыхание. Букварь остановился, откашлялся, решил, что надо плыть брассом.

Гребки его стали ритмичными и сильными, он выдыхал воздух резко и, фыркая, не закрывал глаз, когда опускал лицо в воду, и самое главное – видел правый берег, зеленую щетину и желто-бурую полоску дороги.

Он выбрал маяк. Маяком стала сосна, росшая чуть ниже желто-бурой полоски. Сосна стояла в воде.

Букварь плыл долго, фыркал, видел перед собой выныривающие из воды пальцы. Пальцы казались чужими, пальцами водяного. «Наверное, шлепаю уже полчаса». Он устал, но был спокоен. До тех пор, пока не поглядел назад.

Тогда он испугался. Берег был рядом, метрах в двадцати за его спиной, – ржавые, бурые камни, словно крашенные канзыбинской водой.

Значит, все это время он никуда не плыл. Просто барахтался на месте. Все свои силы потратил на то, чтобы продержаться на воде…

И тогда он понял, что полез в воду зря. Канзыба была настроена серьезно. Он продолжал работать руками, продолжал по инерции, понимая все свое бессилие, бессилие маленького человека, пытающегося спорить с шумящим потоком, способным смести все, что встречается на его пути. Муравей пытался остановить валун, катившийся с горы.

Букварь обругал Канзыбу и себя. К черту! Сил у него осталось только для того, чтобы доплыть эти двадцать метров до берега. Надо повернуть!

Но он не повернул. Видел перед собой сосну, стоявшую по колено в воде, и плыл к ней.

Он был злой, даже взбешенный. С ним это случалось редко. И лицо у него было злое и упрямое. Но выражение это могла увидеть только Канзыба, и она, наверное, увидела его и не стала добрее.

Он решил считать гребки и решил, что, когда досчитает до тысячи, тогда он разрешит себе оглянуться и увидеть ржавые, бурые камни.

Он повернул чуть-чуть влево, чтобы переплыть Канзыбу наискосок, по течению, чтобы использовать ее энергию. Бороться с ней было бессмысленно. Он был согласен пробежать пару лишних километров по размытой дождем дороге.

Букварь все считал гребки и пытался успокоить себя. Он понимал: злостью и бешенством он не сможет победить Канзыбу. И он отталкивал воду расслабленными руками, лениво, как бы нехотя. Как будто он шутил с Канзыбой.

Было непривычно и тяжело плыть в одежде. Рукава то разбухали, наполняясь водой, то опадали, как спустившая камера. Они были скользкие и тяжелые.

В бок и в лицо Букварю иногда тыкались ветки, пучки травы и помятые цветы. Он видел, как вода проносила прямо перед его глазами серые комки – мышей, птенцов или зайчат, – и к горлу его подступала тошнота.

Он опасался встретиться с вывороченными из земли деревьями. Они могли задержать его, нарушить налаженные с таким трудом ритм и дыхание и сбить со счета. И тогда надо было бы начинать счет сначала.

Букварь опасался за свои руки. Они могли подвести его. Он чувствовал, что руки устали и что мускулы уже побаливают, как побаливали после перенапряжений на тренировках.

Он досчитал до девятисот и заволновался. Он считал все медленнее. Он боялся досчитать до тысячи. После этого надо было обернуться, и он мог увидеть те же ржавые, бурые камни в двадцати метрах за своей спиной.