лишь отложить день, когда вы с сестрой погибнете, и подставлю собственную шею под топор. Таков ваш путь к спасению, и больше я ничего сделать не смогу.

Он умолк, и Трюден снова хотел было произнести слова, которые показали бы, что он достоин того риска, на который готовился пойти Ломак. Но едва он успел открыть рот, главный агент снова властно и сердито оборвал его:

— В третий раз говорю вам, я не стану слушать никаких выражений благодарности, пока не пойму, что заслужил их. Да, я помню все добро, которое столь своевременно сделал мне ваш отец, да, я не забыл нашего разговора пять лет назад на берегу реки у вашего дома. Я все помню, даже, по-вашему, сущие пустяки — например, горячий кофе, который приберегла для меня ваша сестра. Я тогда сказал вам: когда-нибудь вы станете обо мне лучшего мнения. Вот сейчас и стали, не сомневаюсь. Но это не все. Вы хотите расхвалить меня в глаза за то, что я ради вас рискую жизнью. Я не желаю вас слушать, поскольку мне особенно нечего терять. Эта жизнь утомила меня. Мое прошлое не из тех, на которое можно взирать с удовольствием. А смотреть с надеждой в оставшееся мне будущее не позволяет возраст. Тем вечером у вас дома накануне свадьбы я стал другим человеком — и все дело в том, что́ сказали вы и что́ сделала ваша сестра. С тех пор у меня время от времени выдавались тяжелые дни, полные угрызений совести. Рабство, подневольность, двоемыслие, увертки под властью то одного, то другого хозяина стали мне отвратительны. Я мечтал снова стать властелином своей судьбы и утешался мыслью, что когда-нибудь совершу доброе дело, подобно тому, как человек рачительный утешается зрелищем своих скромных сбережений, спрятанных в старом комоде. Я не способен совершить подвиг, а хочу. И это стремление временами настигает меня, словно припадок, всегда неожиданно, под влиянием самых случайных внешних обстоятельств. Взгляд в синее небо, звезды над домами этого великого города, когда я смотрю на них ночью из окна своей мансарды, донесшийся внезапно неизвестно откуда детский голос, пение коноплянки, которую держит в тесной клетке мой сосед, — то один пустяк, то другой вдруг пробуждают во мне это стремление. Уж на что я прожженный плут, но простые слова, которые обратила ваша сестра к судье, пронзили меня насквозь, будто клинок. От такого, как я, подобного и не ждешь, верно? Сам себе удивляюсь. Моя жизнь? Ха! Я растратил ее на то, чтобы разные негодяи в разных мерзких местах пинали и гоняли меня туда-сюда, будто мяч! А теперь по прихоти своей я намерен сам пнуть этот мяч и забросить его подальше с достоинством, пока он не угодил на веки вечные в какую-нибудь навозную кучу. Ваша сестра приберегла для меня чашку отменного кофе, а я в ответ на эту любезность испортил ей жизнь. Хотите поблагодарить меня за это? Глупости! Поблагодарите потом, когда я сделаю что-то полезное. А за это не благодарите!

При этих словах он презрительно щелкнул пальцами и направился к двери на улицу встретить тюремщика, который в эту самую минуту вернулся.

— Ну, — спросил горбун, — никто меня не искал?

— Нет, — ответил Ломак, — сюда ни одна живая душа не заглядывала. Хорошего ли вина вам налили?

— Так себе. На худой конец, сгодится, друг мой, на худой конец, сгодится.

— А! Надо бы вам заглянуть в мое заведение и отведать из особой бочки с необыкновенным выдержанным вином.

— Что за заведение? Что за вино?

— Сейчас мне недосуг рассказывать, но ведь мы с вами сегодня, скорее всего, встретимся снова. Я думаю заглянуть в тюрьму после обеда. Можно будет позвать вас? Прекрасно! Я не забуду!

С этими прощальными словами он вышел, даже не обернувшись на приговоренных, и закрыл дверь за собой.

Трюден вернулся к сестре, боясь выражением лица выдать, что произошло во время этого поразительного разговора с Ломаком. Но даже если лицо его изменилось, Роза ничего не заметила. Она по-прежнему словно бы не замечала ничего вокруг. У нее не осталось никаких чувств, кроме ощущения готовности к смерти, которое придает женщинам отваги в самых опасных положениях, и только оно питало сейчас в ней пламя жизни.

Когда брат сел рядом, она лишь ласково взяла его за руку и проронила:

— Давайте так и будем сидеть, Луи, пока не настанет время. Я ничего не боюсь, поскольку у меня нет причин любить жизнь, кроме вас, а вы тоже умрете. Помните, еще недавно я горевала, что нет у меня детей, которые утешили бы меня? А теперь я думаю, как мучилась бы сейчас, если бы мое желание сбылось. В этой великой беде бездетность — настоящая благодать для меня. Поговорим о старых временах, Луи, пока можно, — не о моем муже, не о моей семейной жизни, а лишь о старых временах, пока я не стала для вас обузой и горем.

Глава V

День все тянулся. Осужденные выходили из залы суда по двое-трое и собирались в комнате ожидания. К двум часам дня все было готово, чтобы огласить список приговоренных. Судебный пристав зачитал его и заверил, после чего тюремщик отвел всех заключенных обратно в тюрьму Сен-Лазар.

Настал вечер. Заключенным принесли поесть; копию списка приговоренных зачитали публично у ворот; двери камер заперли. Роза с братом со дня ареста — отчасти благодаря подкупу, отчасти благодаря вмешательству Ломака — сидели в одной камере и теперь вместе ожидали страшных событий следующего утра.

Для Розы этим страшным событием была смерть — смерть, с мыслью о которой она теперь по меньшей мере смирилась. Для Трюдена ближайшее будущее становилось все мрачнее с каждым часом, ведь неопределенность хуже смерти; его терзала слабая, робкая надежда — из тех, которые не дают покоя уму и медленно подтачивают сердце и которую он ни с кем не мог разделить.

Лишь в одном он нашел облегчение от долгих, неутолимых мучений той страшной ночи. Напряжение каждого нерва, сокрушительная тяжесть угрозы неминуемой гибели, окрашивавшая каждую мысль, несколько унялись, когда душевная усталость взяла верх над телесными силами Розы и ее печальные предсмертные речи о прежних счастливых днях постепенно затихли. Она положила голову брату на плечо и ненадолго поддалась чарам ангела дремоты, хотя на нее уже бросил тень ангел смерти.

Настало утро, взошло жаркое летнее солнце. Скудная жизнь, еще сохранившаяся в оцепенелом под гнетом Террора городе, понемногу пробуждалась, но напряжение долгой ночи не слабело. Приближался час, когда приедут повозки