на Люка, – да, возможно, удастся избежать. Так же, нам удалось извлечь из вашего сознания кое-что интересное. Я сейчас иду докладывать королю. Эванс присмотрит за вами. Если будет плохо – подскажет что делать, я ему объяснил.

– А вы ведь освободите меня? – с надеждой спросил Люк, приподнимая руки в наручниках.

– Йозеф? – Виткевич глянул на Ковальчика. – Вы отпустите парня? А то так ему будет неудобно.

– Неудобно ему, – буркнул Ковальчик, вставая. – А влезать куда не просят – ему удобно? Последние мозги свои удобно терять?

Люк только улыбался.

Но все же, Ковальчик подошел, щелкнул ключом, снимая браслеты. Люк с наслаждением потер запястья, на которых остались заметные красные следы.

– Вот и куда ты дергался? – поинтересовался Ковальчик.

– Если б не дергался, – сказал Люк неожиданно серьезно, – все могло пойти иначе.

– За что его? – спросила Лиз. – Что он сделал?

– Пытался мешать следствию, – мрачно сказал Ковальчик. – Но ничего, будем считать, что ему повезло. Что делать с вами, Елизавета, будет решать король… думаю, немного позже. Пока вы останетесь здесь. Надеюсь, вы все понимаете? Даже если вы и не хотели этого, то все равно принимали участие в покушении на принца.

Лиз напряженно кивнула.

– А ты, вот, возьми, – Ковальчик протянул Люку платок. – Вытри, а то весь в кровище.

Люк кивнул, взялся вытирать.

Ковальчик собрал все свои бумаги, сунул подмышку. Виткевич тоже чемоданчик собрал… что там у него? Лиз и не видела раньше таких артефактов. Для того чтобы взламывать сознание более эффективно?

– Как ты? – Люк спросил тихо, дождавшись, когда все ушли.

– Не знаю… – она пожала плечами. – Все очень странно. А ты? У тебя кровь… что произошло?

– Ничего, – он довольно хмыкнул, покачал головой. – Это только чуть по верхам задело, когда Виткевич щиты снимал. Главное, что снял и все живы. Про воспоминания я не буду говорить, лучше если ты сама вспоминать начнешь. Сейчас начнешь, теперь уже никуда не деться. Но будет правильнее, если все само постепенно уляжется.

Шмыгнул носом, оттуда еще алая капля выкатилась, потекла.

– Зачем ты так? – она отобрала у него платок, вытерла сама, а то Люк только размазал.

– Да все нормально же, – он почти беспечно пожал плечами. – Все обошлось. Кровь из носа это ерунда, у меня вечно от напряжения льется.

Хочется спросить, что теперь с ней будет, но Виткевич уже сказал, что решит король.

– Я очень благодарна тебе, – сказала она.

И Люк вздохнул, неожиданно смутился, насупился.

– Да ничего я не сделал. Может и хотел сделать, но все у меня как-то… там не сообразил вовремя, там не успел, а на серьезное – мне сил не хватает. На самом деле, это Виткевич мастер, очень быстро и аккуратно все щиты вскрыл. Мне так, по верхам прилетело. Он бы, может, и без меня мог, но вышло бы дольше, а король уже и так нервничал. Да и в целом, думаю, что время терять никак нельзя. У нас такие дела закручиваются, что каждая минута на счету.

– Что-то серьезное?

– Да.

– И я… я ведь знала это? Я как-то участвовала?

Люк взял ее за руку.

– Не бойся, – сказал он. – Я буду с тобой. Ты не виновата. Твое участие не было сознательным, ты тоже жертва в этой истории. Думаю, мы сможем королю объяснить. Я еще со Штефаном поговорю, он сможет. Но я буду с тобой.

Его руки крепкие и теплые, и это успокаивает.

Воспоминания… они накатывают, накрывают до головокружения. Так, что становится страшно. Все выстраивается так хорошо, но все равно есть чувство, что это было не на самом деле, что только сон.

Нужно попытаться понять…

А Том… как он мог так с ней?

Словно открывается дверь, сначала немного, лишь вспышками всплывают воспоминая… потом все больше. Далекое детство, Том сидит с ней, когда она болеет… читает ей книжки, кормит мандаринами. «Тебе нужны силы, малышка. Давай, бери еще. Ты должна поправиться». Мандарины сладкие и сочные, пахнут южным солнцем среди промозглой осени. Тогда мама уже год как умерла, и Том сначала замкнулся, отстранился, но когда Лиз заболела тоже, очень тяжело, неделю вообще не вставала, металась в бреду, Тома словно подменили. Он вдруг осознал может потерять не только мать, но и сестру. Он так заботился о ней. Сидел ночами…

И о Миле тоже.

Мила была постарше, но такой нежной и хрупкой, немного наивной… очень хорошей девочкой. Она так пела! У них стояло фортепьяно, и они с Томом вечно устраивали музыкальные вечера. Он играл, а она пела.

И когда это случилось… Боже мой… От нахлынувшего у Лиз все переворачивалось внутри, дыхание перехватывало. Когда Мила повесилась, Том был сам не свой. Он сам снимал ее, он сидел, обнимал, не подпускал никого, плакал… рыдал в голос. Потом орал, что не оставит этого так. Он не мог Анджею это простить, рвался сам броситься и отомстить принцу. Убить его! Отец едва удержал его.

А когда пришел Штефан и отца убил тоже… Что-то сорвало.

Анджея Том не жалел точно, говорил – это по заслугам, так бог решил. Он должен был сдохнуть. И вообще, это слишком легкая смерть для такого урода, который столько горя Миле причинил. А отец… Том поклялся, что отомстит.

Лиз так отчетливо помнит, как он стоит посреди двора весь белый, его трясет, глаза совсем чужые, бешенные… Ее брат…

Это было так странно – вдруг вспомнить все. И службу безопасности у них дома. Долгие, бесконечные разговоры с Томом и с ней. Помнит даже хмурого, очень напряженного, Штефана, который лично приходил к ним поговорить. С Томом поговорить, Лиз почти не выходила, ее не звали. И она тогда так и не поняла, злился принц на отца или сожалел о содеянном? Скорее все сразу. Он тоже не мог простить смерти брата. И сейчас нужно было решить, как поступить с ней и с Томом. Да, пусть никто из них не виноват, но огласки не нужно.

С ними уже тогда какую-то работу провели, и менталисты работали… Вряд ли им заблокировали память, потому что потом Лиз точно осознавала произошедшее. Но ту ярость и тот ужас сбили немного, все словно затуманилось.

Их настойчиво попросили уехать и никогда больше не появляться в столице.

Они продали дом,