Мы с мамой и папой долго молчали. В окно я видела группу детей, которые играли, пинали камешки, шутили и смеялись. Слышался и голос Цезиры, которая читала мужу одну из своих гневных филиппик. Старик прошел мимо по улице, ведя рядом велосипед. Легкий ветерок взъерошил листья базилика на подоконнике.

— Мы вступаем в каждый день с надеждой, что он будет лучше предыдущего, — сказала мама, возможно чувствуя на коже дыхание жизни, безмолвную просьбу о счастье, которую, как она надеялась, сумеем уловить и мы.

Папа нахлобучил шляпу и хлопнул дверью.

— Богоматерь Скорбящая, сделай так, чтобы он не пошел к Бескровным.

И в тот раз Мадонна услышала молитву моей матери.

Лучи утреннего солнца протискивались сквозь жалюзи, словно диковинные пальцы, и нежно, тепло и ласково касались лица. Я немного поворочалась в кровати, отворачиваясь от них, моргнула и потрясла головой, чтобы избавиться от остатков сна. К счастью, папа уже проснулся; я слышала, как он возится с кофеваркой и ворчит с раннего утра. Я подозревала, что ему придется немало повозиться, чтобы найти другую работу, и этот поиск наверняка выбьет его из колеи. Возможно, именно в тот день я отказалась от мечтаний, связанных с литературой, чтобы внести свой вклад в семейный бюджет. Но мама так гордилась, что я поступила в университет! Литературу мне преподавал известный профессор Ди Риенцо по прозвищу Людоед — очаровательный пятидесятилетний мужчина, бывший военный летчик, знаток литературы, любитель Данте и латыни. Не знаю почему, но он тоже, как и потрясающая мать-настоятельница в школе Пресвятого Сердца, увидел в моих сочинениях искру таланта и, зная мои финансовые трудности, взял за правило одалживать мне книги, которые я жадно проглатывала во время летних каникул в глубинке Чериньолы. Так я выяснила, что люблю Габриэле д’Аннунцио, что меня может растрогать Беппе Фенольо, а Аннина из стихов Джорджо Капрони заставляет грезить наяву. На четвертом году обучения Людоед дал нам очень сложное задание: «Пия де Толомеи и ее значение». Для моих однокашников тема о даме, которой Данте посвятил всего несколько строк, была совершенно непостижимой, но у меня нашлось что сказать о роли женщины в семье и в мире. Именно тогда профессор Ди Риенцо проявил ко мне настоящую доброту. Он не имел леденящих душу привычек учителя Каджано, говорил тихо, у него было красивое лицо актера, ясные и живые глаза, но беспощадные рассуждения сделали его одним из самых требовательных преподавателей.

— Ты родом из старого Бари, не так ли, Де Сантис? — спросил он, возвращая сочинение, за которое поставил «девятку».

Я кивнула, опасаясь, что он считает мою работу слишком циничной и выходящей за рамки общепринятого.

— Для многих это приговор, — спокойно продолжил профессор, — но для тебя, Де Сантис, я думаю, это дар. Нельзя по-настоящему узнать вещи, если раньше не встречался с их полной противоположностью. Прекрасное, которое мы считаем совершенным и великолепным, порождено уродством и несовершенством. Если знаешь, что такое зло, то наверняка распознаешь и добро.

Именно благодаря профессору Ди Риенце мне вскоре предстояло начать учиться на литературном факультете.

А сейчас, сидя на краю кровати, я размышляла о том, есть ли смысл убегать от своей судьбы. Может, Магдалина права и мне лучше найти работу и зарабатывать деньги, чтобы помогать семье. Я скрестила ноги и посмотрела прямо перед собой, нехотя, с трудом готовясь встречать новый день. Вспомнила слова, которые бабушка сказала незадолго до смерти, о том, что внутри меня есть дурное семя, которое я могу использовать для защиты. Вероятно, оно защищало меня не от других людей, а от собственных снов.

Мне надо было увидеть Микеле, потребовать объяснений, плюнуть ему в лицо. Я осмотрелась и задержалась взглядом на пустой кровати братьев, ритмично и медленно моргая, как младенец. Я чувствовала себя одинокой. С кухни доносился аромат шоколадного торта, сладкие ноты с привкусом корицы. Только мама могла решить испечь торт после такого несчастья. Она поцеловала меня, когда увидела.

— Ты рано проснулась! — И продолжила подпевать Бальони по радио.

У меня появилось отчетливое чувство, что случившееся ее порадовало. Возможно, глубоко в душе она наивно надеялась, что папа действительно изменит свою жизнь и превратится в другого человека. Я быстро, без аппетита поела, поглощенная собственными мыслями.

— Куда ты идешь в такую рань?

— В университет, — соврала я, — узнать о начале занятий.

Мама вздохнула два-три раза.

— Ах, моя девочка идет в университет! Бабушка гордилась бы тобой. — И она снова нагнулась поцеловать меня.

Я шла по переулкам, вспоминая, как в детстве шпионила за Николой Бескровным и ждала, что он у меня на глазах превратится в отвратительное чудовище с огненным языком и змеями вместо волос. Оставалось надеяться, что Микеле все еще живет в том же доме. Я больше не искала его и, по сути, ничего о нем не знала. Мне сразу бросились в глаза фасад, совсем недавно выкрашенный в белый цвет, новые рамы, цветущие растения на подоконниках. Дом полностью отремонтировали. Я постучала, пытаясь сглотнуть слюну, сушившую гортань и мешавшую дышать. Мне открыла дверь красивая, ухоженная женщина. Я отчаянно пыталась вспомнить, кто это, и едва узнала маму Микеле. Прическа у нее была как у куклы Барби, черное ожерелье на шее подчеркивало темные глаза. Длинные ногти покрыты ярко-красным лаком, того же оттенка помада на губах. Мать Бескровных тоже изменилась с тех пор, как я видела ее в последний раз. Я сразу заметила контраст между гладкой светлой кожей лица и тонкими морщинистыми руками, единственной видимой деталью, которая выдавала ее возраст.

— Что вам угодно? — спросила она на чистом итальянском, без примеси диалекта.

— Я ищу Микеле.

Она широко улыбнулась своими красными губами:

— Давай, заходи смелее!

Я прошла на кухню, чистую и аккуратную. Белый цвет царствовал и там: стены, мебель, шторы. Хозяйка пригласила меня сесть за стол и предложила кофе с печеньем. Пришли близнецы, которые превратились в двух пухлых детишек. Мальчик очень напоминал Микеле в детстве.

— Ты кто? — дерзко спросила девочка.

— Она подруга Микеле.

— Просто подруга? Потому что у него уже есть девушка. Ее зовут Магдалина, как невесту Иисуса.

— Ты что такое говоришь, грубиянка?! — возмутилась мать. — Идите, поиграйте немного на улице. Не беспокойте синьорину.

Дети послушались, и мы остались одни. На мгновение она посерьезнела и пристально посмотрела на меня, но потом снова стала рассеянной, будто потеряла ко мне интерес, взяла печенье и сделала глоток кофе.

— Вы с Микеле хорошо знакомы?

— Мы были друзьями в детстве, ходили в одну начальную школу, потом потеряли друг друга из виду. Я недавно встретила его на свадьбе моего брата, много лет прошло.

— Ах, у тебя есть женатый брат? Как мило! Никто из моих детей еще не женился. Мы с мужем все время говорим, что пора им заводить семью, но они не хотят и слышать. — Она поправила волосы и снова посмотрел на меня. — Ох уж эта молодежь. У них сейчас другие интересы. В возрасте Микеле у меня уже был новорожденный сын.