Сама не осознавая этого, я протянула руку Микеле, и мы присоединились к другим танцующим парам. Пока певец с безнадежным отчаянием пытался взять самые высокие ноты, мы вспоминали детство. Ты помнишь? Я помню. Ты был там? Я была. А после? Что с тобой случилось? Изредка воспоминания перемежались фантазиями. Нам обоим нравилось, что этот волшебный миг не спешит заканчиваться. Переплетение давно забытых и знакомых ощущений, снова вынырнувших на поверхность. У меня появилось странное и восхитительное чувство, будто я катящийся с горы камешек и наша встреча была неизбежна, что все эти годы прошли с единственной целью — привести нас к этому мгновению. Я взволнованно разглядывала его глубокие глаза, линию бровей, оливковую кожу, крупные губы. И когда закрывала глаза, вспоминала прежнего Микеле, и два образа накладывались друг на друга. Теплый хриплый голос тоже двоился, к нему добавлялись высокие ноты, как у голоса мальчика из моих воспоминаний. Потом мы замолчали. Хрупкое томительное молчание, полное ожидания.

— Почему ты исчезла? — спросил он, когда понял, что песня подходит к концу.

Наши лица сблизились, и губы у меня задрожали, когда от несказанных слов сжалось сердце. «Никогда». Так бесповоротно. Так мучительно. Резкий приказ отца. Музыка звучала далекими шагами. Осторожный ритм барабанов под ногами, заставляющий наши тела двигаться. Наши бедра соприкасались и отдалялись друг от друга, создавая новое и удивительное единство.

— Я был твоим другом.

Я снова открыла глаза, ища ответ, который поменьше ранил бы его. И не нашла. Мне не хватило времени.

— Убери руки от моей дочери, сейчас же!

Я знала этот взгляд, жесткость каждой мышцы, натянутой гневом, горящие глаза. Сколько раз в детстве, а потом в юности, когда настроение у отца было особенно паршивым и вспышки ярости стали обычным явлением, я пыталась контролировать свой страх. Паста слишком холодная или слишком горячая, мало хлеба, вина нет или оно не слишком свежее, деньги быстро закончились. И вот уже острый язык разит направо и налево, кулак грохочет по столу, тарелки подпрыгивают, мама тихо плачет. Эти сцены врезались в память, и вечерами в кровати я прятала голову под простыню и долго лежала, дрожа от страха, молясь и мысленно уговаривая бабушку забрать меня отсюда.

— Ты к моей дочери и пальцем не притронешься. — И отец схватил меня за руку, призывая следовать за ним.

Песня закончилась, оркестр заиграл быструю мелодию, свет снова загорелся.

— Синьор Де Сантис, мы просто танцевали.

Папа снова повернулся и посмотрел на Микеле. Отец казался спокойным, но я хорошо его изучила и понимала: еще чуть-чуть, и он безнадежно испортит свадьбу, сына. Поэтому я попыталась его успокоить:

— Давай, папа, пойдем сядем.

Отец подчинился. Он выглядел таким уставшим. Много позже я поняла, что та война, которую он решил вести против всех, на самом деле была войной против самого себя.

«В молодости он был хорошим парнем и умел мечтать», — часто говорила мне мама, чтобы оправдать отца. Я хотела бы тоже утешаться этой мыслью, но тогда его воинственность причиняла мне слишком много боли.

— Не смей трогать мою дочь!

На этот раз папа повысил голос, чтобы придать вес словам. Сцена привлекла внимание матери, гостей, Магдалины и молодоженов.

— Папа, все на нас смотрят. Пожалуйста, давай сядем!

— Извини, Мария, но Бескровному на празднике моего сына нечего делать.

— Почему? — спросил Микеле, разводя руками.

— Он пришел со мной, — вмешалась Магдалина. — Я спросила Джузеппе, могу ли я взять с собой спутника, и он разрешил. Мы же все тут друзья, не так ли?

Но мой отец не обратил на нее внимания.

— Если ты не понимаешь, я повторю еще раз. Я не хочу иметь ничего общего с вашей семьей мошенников и контрабандистов. Вы приносите несчастья, а потом развлекаетесь за нашими спинами. Как поживает твой брат Карло? Он в порядке, не так ли? А мой сын лежит под двумя метрами земли. Иди-иди, передавай привет отцу. — Папа плюнул себе под ноги.

— Это был несчастный случай. Мой брат, может быть, и сволочь, но он не виноват, что Винченцо мертв. — Тут Микеле посмотрел на меня и все понял.

— Ну да, кусок дерьма. Мой сын не был святым, но он никогда не стал бы грабить на улицах, если бы гребаный засранец Карло его не науськал.

Микеле понурился, словно внезапно устав. Думаю, он осознал, что это никогда не закончится. Папа никогда не смягчится. И тогда же я поняла, что нашу жизнь, семью и саму любовь всегда пронизывала ложь. Мой отец лгал собственным детям о себе, о своих чувствах и слабостях. У меня, в свою очередь, никогда не хватало смелости признаться отцу, что мне не нравится моя жизнь. Я чувствовала, что она мне не принадлежит.

— Понимаю, — сказал Микеле и пригладил волосы. — Мне лучше уйти.

— Подожди, я с тобой… — пробормотала Магдалина.

— Нет, ты останешься здесь. Кто-нибудь подбросит тебя домой. Я хочу побыть один.

И он пошел к выходу. Магдалина подождала немного, затем направилась следом, но не сумела за ним угнаться на своих высоченных каблуках и вскоре сдалась. Джузеппе жестом попросил оркестр играть дальше, чтобы праздник продолжался. Это была его свадьба, и он никому не позволил бы ее загубить. Мы заняли место за столом. Мама поджала губы, делая вид, что ничего особенного не происходит, а бабушка Ассунта, которая все еще верила, что годится на роль почтенной матушки, попробовала урезонить сына:

— Конечно, ты мог бы не разыгрывать сцену перед всеми прямо на свадьбе Джузеппе.

Папа посмотрел на нее с дружелюбным безразличием, которому научился, когда смирился с мыслью, что жизнь идет своим чередом и никто этому помешать не в силах. Безжалостный «тик-так» времени, который никакие уловки не остановят. Он старел, и не было смысла ругаться, проклинать демонов и ушедшие годы, которые отняли у него бодрость и силу. То, что забрала у него жизнь, — и внешнее, и внутреннее — было уже не вернуть. Поэтому он посмотрел на свою мать, сидевшую в кресле.

— Знаете, что я скажу вам, многоуважаемая? — Папа все еще называл ее так. — Идите вы на хрен.

Однажды утром, несколько дней спустя, перед лицейским экзаменом на аттестат зрелости, папа разбудил меня.

— Хочешь, сделаем сегодня кое-что вместе? — спросил он, сидя на кровати, и погладил меня по спине.

— Кое-что?

— Да, я возьму тебя на «До свидания, Чарли». Выйдем в море. Только ты и я.

За всю жизнь у нас с отцом не было ничего такого, что мы могли разделить только друг с другом, поэтому его предложение лишило меня дара речи. Я кивнула, но не сказала ни слова, потому что чувствовала: если заговорю, то наверняка не сдержу слез. Я быстро оделась и проглотила завтрак, пока мама ходила рядом и дулась — возможно, из-за того, что ее не позвали. Мы прошли по людным улицам района, и на пристани папа показал мне, как отвязать швартовый конец от кнехта. Он положил свои руки поверх моих и водил ими, помогая развязать узел.