Получив команду, следом поднялись и женщины.

— Продуктов мы тебе на две недели оставили, — беспокойно засуетилась мать. — Обязательно кушай суп, а не одни только бутерброды. Я попросила тетю Люсю, она будет приходить раз в три дня и варить новый.

— А давайте возьмем Юрку с собой? — великодушно предложила сестра. — Ну и что, что он вор? Он же только у плохих дядек ворует? Он все равно как этот… как Робин Гуд.

Отец решительно хлопнул ладонью по столу:

— Запомни, Оля! Гнусные поступки нередко прикрывают красивыми словами, но от этого они не перестают быть гнусными. Нет! Мы этого «Робин Гуда» с собой не берем!

— А я без Юрки никуда не поеду.

— Прекрасно. Тогда оставайтесь дома оба.

— Сева! Что ты такое говоришь? Разве можно такую малышку оставлять одну, без присмотра?

— Почему без присмотра? А Юрий на что?

— Да за ним самим еще глаз да глаз!

— Все, Елена, хватит квохтать! Если он к этим годам воровать научился, то уж за младшей сестрой присмотреть способен. Идемте.

Отец подхватил один из чемоданов и вышел в прихожую.

Тяжело и почти в унисон вздохнув, мама с бабушкой разобрали остальные вещи и направились за ним.

Громко хлопнула входная дверь, и дети остались одни. В последний момент не отправившаяся в путешествие коляска с мишкой — не в счет.

Несколько секунд в гостиной стояла оглушительная тишина, а потом мужественно державшаяся до последнего, несчастная Олька зарыдала в голос.

— Ну не реви, слышишь? Перестань… Да не бойся ты, они скоро вернутся. Недели не пройдет, как заскучают без нас и приедут. Раньше срока. Вот увидишь.

— Я и не боюсь, — размазывая слезы по щекам, всхлипнула Олька. — Просто давно-предавно на море хотела. Вот сюда, — она снова ткнула пальчиком в акварель. — Сильно-сильно хотела.

Юрка прижал сестренку к себе, и та благодарно вцепилась в школьную рубашку, пряча рыдающую мордашку у него на груди. Нежно гладя малышку по голове, он шептал успокаивающие слова, а исчерпав словарный запас, перешел на безотказно действующую любимую Олькину песенку про овечку. В какой-то момент взгляд парня отвлеченно скользнул по стене, задержался на картине, и…

…И Барон открыл глаза. Резко, рывком вынырнув из омута сна на поверхность действительности, которая этим утром обозначилась в аскетичных интерьерах импровизированной спаленки Ирины.

Вот только…

Картина из сна никуда не делась — непостижимым, мистическим образом этот едва не с самых первых детских шагов знакомый до каждого цветового пятнышка морской пейзаж продолжал висеть на стене, строго напротив кровати.

Как есть, в трусах и в майке, Барон спрыгнул с постели, в три шага пересек комнату и, чуть вздернув подбородок, изучающе всмотрелся в акварель.

Уф-ффф… Слава богу! А то ведь так недолго и с ума соскочить!

Разумеется, то была не фамильная, не мамина картина. У мамы в одном мазке угадывались самые разные оттенки, а здесь прочитывались максимум два плотных, насыщенных цвета. Короче — копия, причем даже и не один в один.

И все же, и все же…

Невероятная, удивительная похожесть.

— Юра! Что случилось? — тревожно спросила Ирина.

Барон обернулся, и она, спохватившись, стыдливо натянула одеяло на грудь.

— Откуда у тебя эта картина?

— Ольга подарила. На память.

— Давно?

— Когда в последний раз сюда приезжала. Чтобы забрать маму в Пермь.

— Так это… она сама рисовала?!

— Да.

— Где? В смысле — откуда она знает это место?

— Видишь ли, Оля мало что помнила о своем ленинградском детстве. Сказались возраст и последствия перенесенной болезни…

— Как ты сказала? ЛЕНИНГРАДСКОМ детстве?

Барон от неожиданности на миг утратил дыхание.

— Ой! Только теперь сообразила, что вы с ней земляки. Понимаешь, у девочки сохранились лишь обрывочные воспоминания из довоенного детства. В частности, она помнила, что в их ленинградской квартире висел похожий пейзаж. Оля ни разу в жизни не была на море и писала его очень редко. Но если все-таки рисовала, то исключительно по памяти. И всегда изображала именно таким. А почему ты спрашиваешь?

— А вот эта мама, которую Оля забрала в Пермь, кто она? — вопросом на вопрос ответил Барон.

Ответил и…

…и не узнал своего предательски дрожащего голоса.

— О, это удивительная история! Представь себе: в феврале 1942-го Олю, совсем кроху, обнаружили одну здесь, в Галиче, на вокзале. Малышка находилась в состоянии глубочайшего шока, а потому не то что не могла объяснить, как тут очутилась, но и вообще почти не говорила.

— Зато я могу. Объяснить, — пробормотал потрясенно Барон.

Разум отказывался верить, что вот так вот — просто и буднично, без каких-либо приложенных к тому усилий, он нашел Ольгу.

— Извини, я не расслышала?

— Нет-нет, ничего. Продолжай, пожалуйста.

— Работники вокзала хотели определить Олю в Умиленье. Не удивляйся — так у нас называется одно местечко, где, начиная с двадцатых годов…

— Знаю-знаю, детский приют на территории бывшего Авраамиева монастыря. На озере, километрах в тридцати от города.

— Ого! — подивилась Ирина его краеведческой осведомленности. — Да, все верно. Но, по счастью, в тот момент на вокзал по своим делам зашла жена Петра Капитоныча Воейкова. Вот она и взяла девочку. Сказала, раз уж ей с супругом к пятому десятку своих детей Бог не дал, они станут воспитывать приемного. Тем более что с таким заболеванием девочке требовался особый уход, которого в приюте обеспечить не смогли бы.

— Петр Капитоныч? — Барон напряг память. — Бывший начальник милиции?

— Он самый. Юра, ты меня просто поражаешь. Всего сутки в Галиче, а такие глубокие познания.

— И что же эти, которые Воейковы, даже не попытались разузнать о судьбе родных девочки?

— Петр Капитонович, насколько мне известно, пытался что-то выяснить по своим милицейским каналам. Но, сам понимаешь, какое было время — война, тысячи детей-потеряшек по всей стране. Да и от самой Оленьки толком ничего путного добиться не получилось. Даже когда она пошла на поправку. В ее детской головке, в памяти ее остались лишь крохотные обрывки, кусочки воспоминаний. Причем довольно путанных и странных. Например, она рассказывала, что ее папа работает на Северном полюсе, а мама поехала его навестить. Что с полюса они сперва заедут в Ленинград, где заберут брата Юру и какую-то Лёлю, и после этого все вместе приедут к ней, к Оленьке. И вот как тут разберешь — где правда, а где детские фантазии?