Леобен поднимает бровь:

– «Картакс» отдал ей бункер? Чертовски выгодная сделка. А что они попросили взамен?

– Примерно лет тридцать назад она почти самостоятельно разработала зародыш для панели, – говорит Мато.

Я молча пялюсь на него. Я знала, что первые зародыши разработали в «Картаксе», но не знала, что это сделала Регина. Люди вживляли себе предшественников панелей уже много лет, но это были громоздкие импланты, для установки которых требовалась операция. Написать алгоритм гентеха для воссоздания кожи или костной ткани легко, но почти невозможно заставить тело вырастить кусок кремния. В природе нет таких аналогов, неоткуда скопировать подобный сценарий.

Появление саморазрастающегося зародыша было подобно удару молнии и изменило историю гентеха, ведь теперь не требовалось идти в больницу, чтобы вживить панель.

Неудивительно, что люди поклоняются Регине. Она не просто создала мою манжету, благодаря ей светятся кобальтовые светодиоды в моей руке.

Мато застегивает куртку поверх разорванной футболки и прислоняется спиной к дверце джипа.

– Как ты уничтожил дроны? – спрашиваю я. – Они ведь не были подключены к единой сети… я видела их сигналы. Их необходимо было взламывать по отдельности. Ты загрузил какой-то код с помощью импланта?

Мато бросает взгляд на Анну и Коула.

– Это не какой-то специальный алгоритм, но ты права, я смог контролировать его с помощью импланта. Вполне возможно, ты тоже сможешь этому научиться.

Анна стонет:

– В наши планы не входит ее смерть.

– Это опасно, только если ты начинаешь спешить, – говорит Мато.

– И в чем заключается опасность? – спрашиваю я.

– Это называется дроблением. Сейчас покажу.

Дробление. Я знаю что-то об этом термине, но я не помню, что он означает. Взгляд Мато стекленеет, и у меня перед глазами появляется запрос на сеанс виртуальной связи. Когда я принимаю его, тут же всплывает изображение головного мозга, которое Мато мне показывал в лаборатории. От импланта во все стороны тянутся и извиваются алые провода.

– Каждая мысль активирует различные области мозга, – говорит он. – А они, в свою очередь, комбинация воспоминаний, чувств и центров обработки мозга. Логика, эмоции, ментальные модели мира. Поэтому можно воспринимать мозг как многозадачный компьютер с различными алгоритмами, работающими во множестве разделов, которые объединены в единую сеть, чтобы помочь нам ориентироваться в мире.

Изображение вспыхивает разными цветами – узором из зеленых и желтых пятен, прорезающих мозг насквозь.

– Но мы очень любим рассуждать, – продолжает Мато. – И думать о трех или четырех вещах одновременно, поэтому сигналы из различных разделов мозга смешиваются, а вместе с ними и мысли. Трудно удерживать две отдельные мысли в голове, не совмещая их в одну. Но с имплантом это возможно.

Изображение меняется. Мозг прорезает красная светящаяся стена, вырывающаяся из импланта. Она напоминает яркий и колыхающийся барьер, выстроенный в голове человека. Светящиеся пятна по обе стороны делятся, образуя два маленьких узора вместо одного.

– Дробление подразумевает разделение твоего мозга – а фактически разделение твоих мыслей – на отдельные составляющие, – продолжает он. – Некоторые люди могут делать две вещи одновременно без особых усилий, например рисовать одной рукой и писать другой. Регина изучала их, пытаясь отыскать безопасный способ воспроизведения. Она предполагала, что мы будем способны на большее, если отделим лишний шум.

Светящийся барьер в мозгу словно пульсирует у меня перед глазами. И я тут же вспоминаю о стене, которая, по моим ощущениям, сдерживает воспоминания Цзюнь Бэй. Мне казалось, это что-то психологическое… что-то, что я смогу преодолеть, если наберусь сил взглянуть в лицо своему прошлому.

Но если она порождена имплантом, то это может быть в буквальном смысле стена.

– Эти барьеры создаются с помощью слабых электрических полей, – говорит Мато. – Они блокируют передачу импульсов мыслей между разделами мозга, поэтому с помощью импланта можно изолировать или отделить любую его часть. Но если ты научишься синхронизировать мысли с имплантом, то сможешь делать два дела одновременно. Или даже четыре, или восемь.

– Или умрешь, – встревает Анна. – Не забудь упомянуть об этом.

– Только если станешь торопиться, – возражает Мато. – Или слишком быстро опустишь барьеры.

Я поднимаю глаза:

– То есть падение барьеров опасно?

– Это вызывает электрическую бурю в нейронах, и они, пытаясь подключиться, могут перезагрузиться.

Я смотрю на изображение импланта, парящего в воздухе. Когда стена в моем сознании начала трескаться, то мне показалось, что я могу потерять себя. Думала, это просто страх из-за того, что воспоминания Цзюнь Бэй переполнят мой разум. Но если так работает импульс, то есть вероятность, что, разрушив эту стену, я пострадаю физически.

– Именно это сейчас случилось с тобой? – спрашиваю я. – У тебя был… инсульт?

Мато кивает:

– Только маленький.

– Микроинсульт?

– Я в порядке.

Анна закатывает глаза:

– При мне это случается уже второй раз. В прошлый раз, на Аляске, он провалялся в отключке три дня. Никто не мог понять, как его разбудить.

Мато пожимает плечами:

– Зайти далеко очень просто. Дробление вызывает привыкание. Трудно жить в одном измерении, когда знаешь, что можешь разделить свой разум на столько частей, на сколько захочешь. Это чувство невозможно описать.

По коже бегут мурашки. Я оглядываюсь через окно на дым, поднимающийся от разрушенных дронов. Что-то разрастается внутри меня, давит на чувства. Что-то слишком непонятное и неопределенное, чтобы выразить это словами. Я чувствую, что делала это раньше – носила манжету и использовала имплант. Я или, по крайней мере, Цзюнь Бэй разделяла свой разум. И часть меня отчаянно хочет сделать это снова.

Это желание настолько сильное, что пугает меня, поэтому я и не уверена, что оно мое. Кажется, оно исходит от той части разума, которая убила солдата в лаборатории и сейчас заставляет грызть ногти. Из океана воспоминаний, запертого внутри меня. Коул сказал, что мне нужно научиться его контролировать, прежде чем он начнет контролировать меня, но я уже чувствую, как поводья пытаются вырваться у меня из рук.

Мне еще предстоит разобраться во множестве вещей. Понятно, что манжета и имплант – это оружие, и уж точно не Лаклан дал их Цзюнь Бэй. Мато прав – такие «игрушки» не дают заключенным.

Но если Цзюнь Бэй не удерживали взаперти полгода после ее побега, то что она тогда делала?

Я смотрю через лобовое стекло на город, надвигающийся на нас. Не знаю, почему Цзюнь Бэй оказалась в Энтропии, и не понимаю, как это связано с Лакланом, но собираюсь это выяснить.