— Запретят, — понимающе хмыкнул Агеев.

— Ну почему? Не обязательно запретят, но ведь они представляют официальные органы. Если мы заранее им сообщим, значит, они примут часть ответственности на себя. Потом еще, чего доброго, скажут, что они это все и организовали. Мы не имеем права ставить их под удар. А мы — частное охранное предприятие, с нас и взятки гладки.

Во взгляде Гали Романовой стало еще больше жалости, хотя это представлялось невозможным.

— Мы обязательно поставим в известность и Вячеслава Ивановича, и Александра Борисовича, — Денис твердо решил расставить все точки над «и», — но позже. Надо ввязаться, а потом посмотрим.

— По-моему, — робко возразила Галя, — главное для нас — чтобы соблюдался закон.

— А по-моему, — ответил Денис, — главное лично для нас — спасение заложников. Заказчица платит нам порядочные деньги… но дело не только в них, а в ответственности.

И с этим Галя Романова не могла не согласиться, а значит, дала слово помалкивать. Пока что. До поры до времени. Тем более у нее найдутся другие темы для разговора с Александром Борисовичем и Вячеславом Ивановичем. Всех троих должна весьма интриговать тайна дома тренера Михайлова.

21 февраля, 19.41. Зубр

— Да вы знаете, что полагается за нарушение условий? Вы человека убили, понимаете? Моего человека!

— Никто вашего человека не убивал, — хладнокровно отвечал мэр Воронин во время очередных переговоров с похитителями. — Это был несчастный случай. Мне доложили о происшествии: на улице Советской молодой человек ни с того ни с сего сунулся под машину. Такое с каждым могло случиться, я тут ни при чем. Следите лучше за своими людьми. Или обучите их, что ли, правилам уличного движения.

— Да я… — Неудовлетворенная злость заставила Зубра побагроветь, стиснула горло, мешая выходить словам. Хорошо, что при телефонном разговоре собеседники не видят друг друга: помимо раскрытия конспирации мэр убедился бы, что враг нервничает, что он не уверен, доведет ли до конца затеянное предприятие, а своих слабостей Зубр выдавать не желал. Никому. Слабость он попытался возместить жестокостью: — Да я старикашке и мальчишке уши отрежу! По одному правому уху у каждого. И в конверте пришлю.

— Не смейте! — Голос мэра все-таки звучал более жестко, чем полагается звучать голосу человека, полностью подавленного и деморализованного. — Я же выполняю условия! Я делаю то, что вы от меня хотите. Это вы не выполняете. Присылаете каких-то умников, способных попасть под машину…

Зубр понемногу остывал. В конце концов, он знал умственные способности Тараса Слесаренко и обязан был предположить, что любое порученное ему задание, кроме выколачивания бабок из неисправных должников, закончится провалом. Не нужно до такой степени настраивать мэра против себя. Главное на данный момент — не возмездие мэру, а получение «зелененьких». А потом уж, восстановив силы, отлежавшись, накопив и обучив людей, можно заняться и Ворониными. Всей семейкой сразу!

— Ладно, уговорили, — протянул Зубр. — Условия изменились, выдвигаю новые…

Валерий Семенович добросовестно записал новые условия передачи денег — на этот раз Зубр требовал уже половину всей суммы, хотя сознавал, что, скорее всего, его записи не пригодятся. У «Глории» возник свежий план спасения заложников, о котором ему в подробностях не сообщали, но то, что сообщили, внушило Валерию Семеновичу доверие. Впервые за долгие изнурительные ночи ему и жене удалось заснуть. Он поймал себя на неоправданной радости и усилием воли принудил с трудом подчиняющееся ему настроение вернуться в рамки прежней мрачности. В конце концов, радоваться пока что нечему: это успеется, когда Семен Валерьянович и Гарик вернутся домой живые и здоровые. Преждевременная радость может накликать горе. Валерий Семенович Воронин никогда не был суеверен, но в последнее время стал.

По завершении разговора Зубр несколько раз прошелся по комнате, сжимая кулаки. Занавеску развевал весенний ветер, в балконное окно влетали свежие и веселые звуки курортного города. Злость продолжала пульсировать в нем. Этот город принадлежал ему, а не мэру Воронину! Так было и так будет, потому что так должно быть. Зубр сказал! Чтобы доказать, кто здесь главный, насладиться властью, он едва не позвонил в сердцах туда, где содержались заложники, чтобы приказать поучить их маленько за несговорчивость Воронина-главного. Он уже почти сделал это, уже набрал первые цифры номера, но остановился. Что-то новое чудилось в голосе мэра, какая-то подозрительная непредсказуемость. Черт знает что, менты совсем разгулялись в Сочи… Нет, калечить дедушку и внука лучше не будем. Нерационально.

Таким образом, отдать жестокий приказ Зубру помешала не жалость к двум слабым существам, и без того измученным заключением в подвале, а голос разума. Хотя обычно голос разума подсказывал ему, что выгоднее быть жестоким, чтобы утвердить свое первенство и «держать в страхе тех, кому может надоесть ходить в «шестерках». В оправдание такой тактики Зубр привлекал даже популярную восточную философию, изложенную в не слишком толстых книгах. «Небо и земля не знают сострадания. Мудрый тоже не знает сострадания», — говорилось в одной из таких книг, а в комментариях эта мысль перелагалась более доступным языком: «Мудрый беспощаден». Именно так! Беспощаден! Нет, определенно, восточная философия импонировала ему. Не тому ли самому учила его и вся жизнь, начиная с детства?

Детство было для Зубра суровой школой, по сравнению с которой уголовный мир выглядел пансионом благородных девиц. Из родимого дома он вынес три правила, ставшие тремя китами, на спинах которых держалась его вселенная: «Бей точно и больно», «Будь скрытен» и «Копи имущество на черный день». Все три правила он соблюдал неукоснительно и точно, и они, эти три земных божка, три помасленных идола, платили ему благополучием. Благодаря первому правилу он сумел выбиться в люди и завоевать в Сочи высокое положение. Благодаря второму правилу никто не знал, насколько высоко его положение, и это спасло его от тюремных нар, на которые угодили его менее осторожные и более хвастливые собратья. Благодаря третьему правилу ему удалось сохранить свое имущество. Натура, унаследованная от крестьянских предков, привыкших копить богатства под спудом, в сундуках, под рукой, призывала его не доверять банкам. Это несовременное воззрение также пошло Зубру на пользу: Турецкий и Грязнов, переворошившие все финансовые потоки города Сочи, непременно вычислили бы его, если бы он поддался на банковские уловки. Деньги он переводил в драгоценности, в вещи, которые не подвержены инфляции, никогда не потеряют в цене, и хранил в тайнике, расположение которого было известно лишь немногим. Собственно говоря, согласно правилам хранившееся в этом тайнике имущество составляло воровской общак. Однако, учитывая то, что остальные лица, имеющие право претендовать на содержимое тайника, входили сейчас в число подопечных СИЗО № 1 города Сочи, Зубр оставался полноправным владельцем всего содержимого этого клада.

Потому что — и вот еще одна выгода, проистекающая из скрытности! — Зубр всегда заставлял людей работать на себя, используя их чувства и надежды, однако никто из них не мог быть уверен, что эти надежды осуществятся. Он умел казаться тем, кем его хотят видеть, во имя защиты своих интересов. Выгодно ему предстать в ореоле напускной воровской чести — пожалуйста. Привести доводы, что тот или иной его поступок совершен на благо общего дела, — сколько угодно. Слова «замочить ментов» произнес он? Он. Основания? Очевидные: месть Грязнову и Турецкому за подельников, которые по их милости маринуются в камере. Кто лучше всех исполняет такие задания, требующие ловкости и хладнокровия? Само собой, Антоша Сапин по кличке Законник. Так что ни у кого не вызвало возражений, что Сапину организуется побег. Козлы отпущения, которые хлебают тюремную баланду, будут хлебать ее, приправленную радостным сознанием, что Зубр не дремлет, что Зубр за них отомстит, а потом, расправясь со зловредными ментами, изыщет способ их отсюда вызволить. С их точки зрения, все это выглядело абсолютно логичным.