«Зачем же давить? — примирительно молвил компьютерщик, изнуренный борениями с собой. — Такими рычагами воздействия, чтобы давить, ты не располагаешь. Сделай, что тебе велит Денис, и поквитаешься с Зоей. Кроме того, вспомни о заложниках! Вспомни о заложниках!»

Макс распахнул дверь на балкон гостиничного номера. Крепкий весенний ветер начисто снес в сторону полагающуюся для проформы тюлевую занавеску, освежил щеки и лоб, растрепал бороду. Внизу кучковались огни: в современных крупных городах, тем более курортных, даже ночью не затихает жизнедеятельность. Даже зимой… Макс стоял, поеживаясь чувствительным телом, и думал только о том, что благодаря поездке он выгадал в этом году несколько дополнительных весенних ночей. Больше ни о чем он на ночь глядя не думал.

21 февраля, 12.18. Александр Турецкий

— Готический роман! — хмыкнул Турецкий, когда генерал Грязнов и Галя Романова вдвоем выложили ему подозрения относительно тренера Михайлова, который в настоящее время уже не тренер Михайлов. — Двойники, мертвые женихи, тело, погребенное под яблоней… Точно, Галя, под яблоней? Ну вот! Убийца имел все возможности закопать его под абрикосом или черешней, которые в старинных романах почему-то не произрастают, так ведь нет, пожелал зарыть обязательно под яблоней… Анна Радклиф, да и только! Но если это так, — посерьезнел он, — мерзавец может чувствовать себя в безопасности. Потому что в такие совпадения, как двойники, люди обычно в самом деле не верят.

— Знать бы, кто он, этот мерзавец, — вздохнул Вячеслав Иванович.

— Кто же, как не Законник, Антон Сапин, который числится в бегах! — припечатал Турецкий. — Все приметы совпадают: светловолосый, рост примерно метр восемьдесят, комплекция одинаковая, мускулистые, оба бывшие спортсмены: Сапин — футболист, Михайлов — теннисист.

По своей всегдашней привычке, Турецкий посмеивался над решением воровской сходки, приговорившей его к смерти, но эти смешки были скорее средством поднять настроение себе и другим, а совсем не относились к недооценке ситуации. Смерть Липатова показывала, насколько серьезны угрозы этих людей, которые, даже будучи заключены в СИЗО, думают не о том, чтобы спасти свою шкуру, а о том, чтобы попортить шкуру врагам, которые их в СИЗО засадили. Согласитесь, даже для опытного борца с преступностью мало приятного в том, чтобы сознавать: рядом бродит враг, который следит, подкарауливает, выжидает минуту незащищенности… И сейчас, когда враг не сказать, чтобы обезврежен, но, по крайней мере, обнаружен, стало легче дышать. Должно быть, Слава заметил это по его лицу. И Турецкий этого не стыдился: есть разница между смелостью, которая включает в себя осмотрительность, и бесстрашием супер-пупер-мена, который прет на риск, потому что ему не жаль своей безмозглой головы. Славе этого объяснять не надо: небось и он сейчас испытывает то же самое.

— Невозможно, — покачала головой Галя. — Я же видела фотографии Сапина — никакого сходства. Разве что цвет волос… форма носа… овал лица…

— Ты какие сапинские фотографии видела — тюремные? На тюремных отца родного не узнаешь. Надо раздобыть другие фотографии, неформальные — и Михайлова, и Сапина. И пускай криминалисты сравнят антропологическим методом, как они это умеют.

— Тогда надо его арестовать! — воспылала Галя.

— Постой, старлей, охолони, — осадил ее генерал Грязнов. — А заложники? Вдруг их убьют в отместку? Нам надо повернуть так, чтобы все дело не загубить.

— Поставить «прослушку» на телефон, — постановил Турецкий. — Это я возлагаю на «Глорию». Кто там по «жучкам» специалист: Агеев, Голованов?

— Поставить «прослушку» и Дениска способен, — рекомендовал племянника Грязнов. — А вот как проникнуть в дом, если Сапин торчит там целыми днями, как сыч?

— Для этого пригодится Галя. Пока она будет отвлекать внимание Сапина, Денис займется телефоном. Как, Галя, справишься?

Галя кивнула. Хотя она совсем не была уверена, что справится. Пока она не знала, что Михайлов — на самом деле не Михайлов, она вела себя с ним естественно. Сейчас, когда на кону стояли и прежние чувства, и профессиональный престиж, старший лейтенант боялась допустить ошибку, которая ее выдаст.

Но, в конце концов, тот никогда не ошибается, кто ничего не делает. Галя, конечно, далека от идеала сыщика, но кой-чему ее научили, и плюс кое-какие знания она приобрела сама. Поэтому она постарается, чтобы все прошло благополучно.

21 февраля, 22.00. Маргарита Вендицкая

«Нет, ничего не выходит!» — вздохнула, отчаявшись успокоиться, Ритуля Вендицкая. Визит Беллы, так взбудораживший ее, вначале заставил плакать, а затем вогнал в угнетенно-мрачное состояние, когда любая вещь, ранее нежившая взор, слух или осязание, вызывала неприятные чувства.

Вот, казалось бы, что могло быть ей уютнее и привычнее, чем ее дом? Унаследованный целиком от родителей, небольшой, но вместительный, типично южной архитектуры — с наружной лестницей, взбирающейся зигзагами по торцевой стороне, с чердаком, полным чудесных старинных предметов разрозненной мебели, и верандой, которую в мае затопляли подступающие со всех сторон кусты сирены, деревянный ее дом… Маргариту Вендицкую никогда не смущало то, что дом — деревянный: вопреки материалу он казался таким крепким, что мог бы стоять вечно. Однако за каких-нибудь двое суток дом, словно заразившись мрачностью от своей владелицы, стал поскрипывать и вздыхать. Ночью Ритуля проснулась в холодном поту от кошмарного сна, которого не запомнила, и тут же выяснилось, что причиной сна стал хруст, почти что скрежет, в стенах, точно полчища прожорливых древоточцев забрались и орудовали там. С чердака, куда отродясь не забирались крысы, куда не запрыгивали с верхушек ближайших деревьев даже ушлые соседские кошки, доносились мелкие звуки шажков — существа, которые бегают так стремительно, должны быть очень мелкими. С наступлением темноты Ритуля задергивала все занавески, потому что ей казалось, что снаружи к окнам вот-вот приклеятся перекошенные белесоватые лица; она знала, что это полная ерунда, но ничего не могла с собой поделать. О том, чтобы выходить во двор после заката, и речи не шло. Как будто порча, поразившая владелицу дома, перекинулась и на ее место обитания. Ритуля ощущала себя в осаде.

Кто следит за ней? Подельники Антона, неотловленные братки? Им незачем следить за ней таким образом, она для них должна быть своей. Милиция? Наверное… И те и другие были для нее ненавистны. Но еще сильнее боялась Маргарита того, что не имело названия, как будто бы даже боялась самого страха. Мельком ловила в зеркале отражение своего побледневшего вытянутого лица и пугалась еще больше.

«Ты напрасно раскисаешь, — укорила себя Ритуля — за последнее время она завела привычку разговаривать с собой, иногда вслух. — Нужно как-то встряхнуться. А если придет Антон? Ты ему такая не понравишься, и он тебя застрелит. За что? Да ни за что, мимоходом, чтобы не отягощала землю такая уродина. А ведь ты была красавицей. Совсем недавно. И теперь еще не поздно все вернуть…»

Молниеносной побежкой, словно за ней кто-то гнался, бросившись в спальню, Ритуля остановилась только у платяного шкафа. Открытая дверца обнажила внутренность, где на деревянных плечиках, выстроенных в затылок, замерли матерчатые слепки ее прошлого. Вот это простенькое клетчатое платьице Ритуля носила до того, как встретила Антона, — оно у нее было парадное, а на каждый день она надевала отправленные ныне на свалку синюю юбку и белый свитер, как прилежная школьница. Не было в ее жизни в те дни ни опасностей, ни приключений, ни мужчины — зато не было и страха… А вот эти вешалки, сплошь завешанные одеждой, — свидетели ее пребывания в качестве подруги киллера. Надо отдать ему должное, Антон не скуп, и если бы не его чересчур жестокие умелые пальцы… Тонкая подрагивающая рука Ритули вывела из темноты шкафа новое платье, ни разу не надетое, сплошь составленное из полупрозрачных желто-оранжевых лепестков. Платье было летнее, пора для него настанет нескоро, но как знать, придется ли дожить до лета? — отметила Риту-ля с пессимизмом, который с некоторых пор стал ей милее оптимизма: попытки быть оптимистичной раздражали ее саму. Поэтому она, сбросив домашний серый широкий халат и блеснув узкими ребрышками, проступавшими под очень белой кожей, нацепила на себя желто-оранжевое великолепие. Не давая себе времени поразмышлять, в прежнем темпе понеслась за шкатулкой, хранившей драгоценности рода Вендицких. Кольца, броши, серьги, цепочки — все для нее, для единственной наследницы. И если не все кольца, пригодные ее аристократическим прабабкам, совпадали по размеру с нежными Ритулиными пальцами, а серьги чересчур оттягивали мочки ушей, то брошами и цепочками Ритуля украшала себя охотно. Правда, только перед зеркалом: надевать куда-либо фамильные драгоценности она стеснялась. Скорее даже не стеснялась, а… Как бы это объяснить? Объяснять придется долго и мучительно…