– У меня двадцать минут, – сказал он, ни к кому не обращаясь.

– Сюда проходите, – пригласил его Жора за уже освобожденный чистый стол. – Водка? Коньяк? Может быть, виски с содовой? Как насчет закуски?

– У меня всего двадцать минут, – строго повторил Бутусов.

Он рассказал Трофимовым о своей проблеме. Все это, конечно, не было для них новостью, но оба брата сделали вид, что впервые слышат об этом от прокурора.

– Бедный мальчишка, – посочувствовал прокурору Антон.

– Урод, – ответил прокурор и добавил: – Но сын, что поделаешь…

– Надо спасать, – посочувствовал Жора.

– Придется, – согласился Антон.

– Мне нужно, чтобы вы нашли человека, который возьмет вину на себя.

– То есть?

– Ну который подтвердит, что склонил его к употреблению наркотиков.

– И он явится в суд сам? – Жора подивился нелепости задумки прокурора.

– Да, – спокойно ответил тот.

– И суд будет удовлетворен? – задал глупый вопрос Антон.

Прокурор засмеялся:

– Если бы вы знали, какими доводами нередко удовлетворяется суд!

– Сроки? – перешел к делу Жора.

– Это все нужно сделать сегодня.

– Боюсь, что это нереально, – откинулся на спинку кресла Антон.

– Почему же, – Жора уже знал, что нужно делать, – я знаю, кто этот человек…

– Но учтите, что после признания этот человек должен перестать существовать, – добавил прокурор.

– Нет вопросов, – и Жора, предвкушая удовольствие от фурора, который он произведет своим предложением, заказал официантке виски, всем троим.

– Так кто же он? – не выдержал Антон.

– Шишков.

– Тот самый, который сейчас сидит в тюрьме? – переспросил Бутусов.

– Именно, – подтвердил Жора, – но для этого нам потребуется ваша, Александр Николаевич, помощь.

– Вы думаете, что Шишков согласится взять это на себя? С какой стати? – не выдержал прокурор.

– Жизнь, она, знаете ли, ценнее, – многозначительно произнес Жора, – мы с вашей помощью выпустим Шишкова из тюрьмы, ну, например, заменив ему следственный изолятор подпиской о невыезде, а когда он выйдет, разумеется, мы будем ждать его, предложим – либо жизнь, либо письменное признание своей вины… И ваш сын будет отмазан.

– А если он не согласится? – спросил Антон.

– Тогда мы предложим ему – либо жизнь его жены и детей, либо – взятие вины на себя…

– Я понял, – продолжил Антон, – а когда он подпишет, мы прямо там же, в машине, и…

– Зачем же прямо в машине, – передразнил интонацию брата Жора.

Все трое засмеялись.

– Мне пора, – поднялся прокурор.

Едва закрылась за ним дверь и братья успели пропустить по рюмке, как к бару подъехал автомобильный кортеж Саламбека. Из машин повыскакивали вооруженные люди, ринулись в фойе бара. Саламбек шел впереди, отдавая команды:

– Слева заходи, а ты – с тылу…

Из бара навстречу им кинулись вооруженные люди Трофимовых. Саламбек поднял руку с пистолетом и открыл ураганный огонь по противнику.

Саламбек, стреляя во все стороны, на ходу меняя обоймы, продвигался в глубь бара. Мохнатый ингуш шагал рядом с Саламбеком, и его не умолкавший ни на миг «калашников» здорово способствовал быстрому продвижению Саламбека.

В бар Саламбек, мохнатый ингуш, Самед и Мамед ворвались одновременно.

– Все на пол! – рявкнул Саламбек. – Кто не спрятался, я не виноват! – Восточное чувство юмора пробивалось у Саламбека, как правило, в самых неподходящих для этого ситуациях.

Все, кто не успел добровольно упасть на пол, тут же были сметены свинцом. После нескольких долгих очередей людей, стоящих или сидящих в баре, не осталось.

– Лида, звони папе, – пропищал справа от Саламбека девичий голос.

– Берегись! – Саламбек тут же пальнул в сторону голоса.

Казалось. Ему было все равно, куда и в кого стрелять. Им овладела эйфория, восторг от чувства власти над этими спрятавшимися от пуль жалкими, беспомощными людьми: если он захочет – они будут жить, если нет – то… Выпустив бесцельно обойму, Саламбек остановился, словно вспомнив о цели своего визита в бар.

Где же тот, точнее, те, ради кого все это затевалось? Стараясь не замечать пороховой вони, Саламбек всматривался сквозь дым в людей на полу – он искал Трофимовых. Вдруг откуда-то с пола полыхнуло огнем, и мохнатый ингуш, задев Саламбека плечом, полетел на пол. Предчувствие не обмануло Саламбека – это был последний рейд мохнатого ингуша.

Но сейчас не его смерть заботила Саламбека. Род деятельности, которым он занимался, научил его спокойно относиться к смерти как своих близких, так и своей собственной.

В рассеивавшемся пороховом дыму он все отчетливее видел главное: ни среди раненых, ни среди мертвых братьев Трофимовых не было.

– Ушли, – сказал Саламбек.

Самед и Мамед поняли, о чем говорил их патрон, – Трофимовы успели скрыться.

Через пару дней тихо и незаметно похоронили, может быть, самого уважаемого человека в таксопарке – Вячеслава Карповича Тихонова. Без прощальных речей, вообще без гражданской панихиды, как это раньше бывало с проводами почетных таксистов-ветеранов.

Собрались в морге судебно-медицинской экспертизы немногие. Из молодых лишь несколько человек, а так только самые близкие товарищи, почти все пожилые. Когда санитары вынесли гроб в ритуальный зал, украшенный траурными венками, провожающие прослезились, положили цветы к ногам усопшего, скромно сказали по паре добрых слов. А что тут много говорить? Все и так понятно. Точно в поговорке сказано – слезами горю не поможешь.

Прямо из морга тело директора привезли на кладбище. В одном ритуальном автобусе-катафалке уместились почти все. Лишь две-три семьи ехали на своих машинах.

Там же, в златоверхой кладбищенской часовенке, и проводили. Молодой старательный поп отпел по полному чину. Вечная память…

Под холодным весенним дождем отнесли гроб на руках до могилы. Неутешная вдова и родственники плакали в голос, не сдерживали слез. Все его очень любили.

Поминок, почитай, тоже не было настоящих. Само собой, собрались дома у Тихоновых, выпили по рюмочке, да и сразу же начали расползаться, как побитые собаки. Оставшиеся за столом разговаривали тихо, с опаской, то и дело вспоминая подробности того кошмарного дня. Да еще поминутно вспоминали бедолагу Шишкова, гадали о его будущей мрачной судьбе. Очень жалели Наталью и дочек. Потому что мало кто верил, что братья Трофимовы оставят его жить.

А в остальном… Жизнь продолжается, будто ничего страшного не произошло, будто все так и нужно… Вроде бы все на месте, все по-прежнему в парке – машины, люди… Но только сила ушла из людей, стремление. Как-то все обмякли, раскисли… Растеклось по лужам большое хозяйство.