Ярыжка презрительно скривился и, цепко схватив Маврикия за плечо, пояснил свой интерес:

– Велено тебя задержать и отправить на съезжий двор для дознания.

– А дознавать чего будете? Может, я и так все расскажу? Мне скрывать-то нечего, – удивился послушник, поеживаясь от крепкого захвата городского чиновника.

– Не велено с тобой разговаривать, – спесиво процедил сквозь зубы ярыжный и кивнул стрельцам: – Взять его!

Молчаливые стрельцы, гремя бердышами, окружили растерявшегося послушника и по команде повели его в сторону Спасских ворот Старого города. Задержание было сделано так тихо и умело, что осталось практически незамеченным окружающими. Единственный человек, который уделил этому происшествию свое внимание, был Борис Салтыков, который наблюдал за происходящим из окна кареты. Проводив Маврикия мрачным взглядом до городских ворот, он поспешно вышел из экипажа и решительным шагом зашел в двери гостиницы.

Пройдя по коридору на женскую половину, он, не прося разрешения, распахнул дверь светлицы и буквально ворвался к Авдотье Морозовой, сидящей перед раскрытым сундуком с привезенными нарядами. При виде разъяренного вельможи в комнате воцарилась тишина, слышно было, как, отчаянно жужжа, толстая муха тяжело билась о слюдяное стекло окошка.

– Пошли все вон, курицы! – в бешенстве заорал боярин, глядя на служанок Авдотьи.

Дворовые девки, шурша подолами сарафанов, стремительно исчезли за дверью. Салтыков, проводив их свирепым взглядом, задвинул дверной засов и повернулся к Морозовой.

– Как тебя понимать, боярин? – в замешательстве воскликнула Авдотья, вставая.

– Как понимать? – брызжа слюной, злобно переспросил вельможа. – А понимай так, что игры кончились, дроля моя! Арестовали соглядатая твоего.

– Какого соглядатая? Ты, Борис Михайлович, верно, с ума сходишь?

– Михрютку этого, монашка убогого. А я все думал, как? А теперь понятно стало. Это ведьма твоя перед смертью ему что-то нашептать успела?

В своем буйном исступлении Салтыков даже не заметил, как проговорился. После слов боярина лицо Морозовой вытянулось и покрылось красными пятнами.

– Меланья? – закричала она, меча в Салтыкова молнии праведного гнева. – Значит, ты убил ее, лудъ окаёмный? А что обещал, подлец?

В изнеможении молодая женщина присела на лавку и закрыла лицо руками, горько причитая:

– Она предупреждала. Она все знала!

– О чем? Что она тебе говорила? – насторожился Салтыков, замерев на месте.

– Уйди, брыдлый, видеть тебя не могу! – горько плакала Авдотья. – Ты Глеба отравил, а потом и Меланью убил. Я все государю расскажу. Все! Тебя повесят на городских воротах.

На удивление, после этих слов Салтыков успокоился. Он перестал как угорелый носиться по комнате, кричать и ругаться. Вместо этого лицо его приобрело высокомерное и даже спесивое выражение. На губах заиграла гнусная ухмылка.

– А вот это вряд ли… – произнес он, разглядывая свою пленницу безжалостным взглядом, в котором вместо подобострастного и совершенно лживого сочувствия и желания услужить теперь появилось нечто иное, бесстыжее и грязное, чего он не позволял себе ранее.

Салтыков одним движением скинул на пол наброшенную на плечи ферязь, вразвалку подошел к Авдотье и, неожиданно прижав ее одной рукой к себе, второй рукой рванул ворот ее летника, а заодно и нижней рубахи. Драгоценный, тонкий виссон легко порвался, оголив красивую женскую грудь. Авдотья громко вскрикнула, вырвалась из объятий похотливого вельможи и забилась в угол, закрывая обнаженное тело руками.

– Ты чего, курощуп старый, надумал? – испуганно вопила она, стараясь своим громким криком привлечь внимание слуг. Но все было тщетно. Стены были толстыми, а двери прочными. Да никто бы и не посмел вмешаться, зная, кто находился внутри. Глаза Салтыкова горели хищным огнем. Лицо стало пунцовым, а дыхание сиплым и прерывистым. Он снова бросился на Авдотью, повалил на деревянные доски пола и стал рвать остатки одежды, яростно рыча от похоти. Авдотья кричала, кусалась, отбивалась руками и ногами, но грузный боярин, навалившись сверху, почти лишил ее возможности не только двигаться, но и дышать. Почувствовав, что сопротивление молодой женщины слабеет, Салтыков слегка приподнялся и, сопя и чертыхаясь, попытался одной рукой развязать завязки на штанах. Этого было достаточно. Воспользовавшись предоставленной возможностью, полузадохнувшаяся Авдотья, изловчившись, ударила насильника коленом между ног. Удар оказался настолько удачным, что боярин заорал, точно бык на бойне, упал на спину и некоторое время катался по полу, держась руками за отбитую мужскую гордость.

– Убью, шлендра! – стонал он, пыхтя и охая, но, подняв глаза, замолчал, увидев, что Авдотья стояла рядом, завернувшись в невесть откуда взявшуюся рыболовную сеть и держа в руках большой железный светец. Точно римский ретиарий на турнире гладиаторов, она ударила им боярина, пытаясь попасть непременно в пах. Салтыков едва успел увернуться от острых вилок трезубца, откатившись в сторону и резво вскочив на ноги. В глазах боярина застыл испуг.

– Ты чего, сумасшедшая, опусти железку, хуже будет! – отступая к двери, угрожал он Морозовой. Но Авдотья, взяв наперевес свое «оружие», с решительным криком бросилась на обидчика. Салтыков поспешно открыл дверь и опрометью выскочил наружу. Острые вилки светца ударились о доски на уровне, где должна была быть грудь боярина. Авдотья торопливо закрыла засов, опустошенно присела у входа на корточки, зябко кутаясь в сеть, и зарыдала, размазывая слезы по нарумяненным щекам.

Снаружи Борис Салтыков, придя в себя, зло ударил носком сапога по закрытой двери и, оправляя одежду, прошипел, сгорая от стыда и ярости:

– Стерва! Некуда тебе деваться. Либо со мной под венец, либо на дно Волги, рыб кормить. Посиди теперь, подумай…

Маврикий никогда не был в Костроме и совсем не знал города, что, впрочем, не помешало заподозрить неладное, когда молчаливые стражники, поводив его по узким, запутанным улочкам Старого города, привели в результате к каменному двухэтажному дому, скорее похожему на крепость. Мрачный дом был окружен кирпичной стеной с большими окованными железом воротами, выходящими в глухой, безымянный переулок. Ярыжный чиновник подошел к воротам, снял с медного крючка деревянный молоточек на цепочке и, немного робея, трижды ударил в медный диск, прибитый к калитке ворот.

Их будто ждали. Калитка сразу распахнулась, пропуская пришедших внутрь. Оказавшись во внутреннем дворе, Маврикий осторожно осмотрелся. Их встречал сухой, длинноволосый иноземец со скошенным вниз подбородком. Одевался иноземец по последней парижской моде, в которой Маврикий вряд ли что понимал. На нем был короткий малиновый пурпуэн, неширокие синие штаны с кружевами и маленький круглый плащ, отороченный мехом линялой лисицы.

– Привели? – с сильным акцентом произнес иноземец, указывая на послушника длинным и кривым пальцем. – Это он?