– Ну, чернец, говори, зачем пошел с обозом? Какое задание получил? Что должен был делать и как связь держать? Все говори.

– Не понимаю я, о чем ты, мил человек? – испуганно озираясь, пролепетал послушник. – На богомолья я шел, по святым местам. Никто меня не принуждал. Сам я, с соизволения благочинного Троице-Гледенского монастыря старца Прокопия…

Маржарет понимающе покивал головой и, повернувшись в сторону заплечных дел мастера, вежливо произнес:

– Master Atkins, it is yours.

Аткинс не дал себя уговаривать дважды.

– Хэ-ккк, – громко утробой выплюнул Маврикий хриплый возглас, после короткого тычка кулаком и, переломившись пополам, почти без чувств отлетел в угол камеры.

– Хек… хек… хек, – раз за разом повторялись чавкающие звуки отбиваемой палачом плоти несчастной жертвы. Капли крови упали на чистый лист бумаги, лежавший перед капитаном. Он брезгливо поморщился и, размазав пальцем грязно-бурое пятно, знаком приказал палачу прекратить экзекуцию.

Аткинс послушно мотнул своей бычьей головой, схватил избитого Маврикия в охапку и швырнул на деревянный стул, стоявший посередине камеры. Едва живой инок тут же сполз с него на пол, словно пролитый кисель. Аткинс привычным движением окатил лежащее перед ним тело водой из ведра и опять усадил Маврикия на стул. Немного пришедший в себя послушник, пошатываясь, ухватился руками за ножки стула, стараясь не упасть снова, и бросил испуганный взгляд на нависшего над ним палача.

– Ну, теперь ты понял, что здесь надо говорить правду? – назидательно произнес Маржарет, вытирая окровавленные пальцы батистовым платочком. – Какое задание тебе дал монах Феона? Где вы должны встретиться в Костроме. Говори!

Синюшный, опухший от побоев Маврикий перевел удивленный взгляд с Аткинса на Маржарета и, медленно перекрестившись дрожащей рукой, едва слышно произнес, пуская кровавые пузыри.

– Как на духу, на богомолье я шел. Истинную правду говорю, боярин. Ничего другого не ведаю, хоть убейте!

Капитан вежливо улыбнулся и, холодно глядя в глаза послушника, кивнул головой:

– Убьем. Это просто. Здесь тебя никто искать не будет. Тебя больше нет. Скажешь все, что знаешь, отпустим, не скажешь – умрешь.

Страх в глазах Маврикия сменился отчаянием. Затравленно глядя на безжалостного иноземца, он беззвучно заплакал, размазывая рваным рукавом рубахи по лицу кровь вперемешку со слезами.

– Отпусти меня, господин хороший, не бери греха на душу. Бог видит, кто кого обидит!

Маржарет презрительно хмыкнул себе под нос, молча встал и направился к выходу из пыточной, но в дверях остановился, посмотрел на Маврикия взглядом сытого удава и проронил без каких-либо особых эмоций:

– Кого Бог любит, тот рано умирает.

– Master Atkins…

Под низкими, мрачными сводами тюремного коридора разносилось тихое пение, скорее напоминающее невнятное бормотание блуждающего впотьмах пропойцы. Шаркая стертыми подошвами коротких ботфорт по арочному переходу подземного каземата, шел мистер Аткинс в лоснящемся от крови кожаном переднике, неся под мышкой, словно мешок с ветошью, бесчувственное тело Маврикия. Грубое, изрытое оспой лицо костолома не выражало ровным счетом никаких чувств. Ни удовлетворения, ни жалости. Ничего. Для него это была обыкновенная работа. Пройдя небольшой зал, освещенный одним-единственным, нещадно чадящим светильником, наполненным вонючим китовым жиром, Аткинск свободной рукой покопался у себя на поясе, подбирая в связке ключей нужный. Открыл маленькую дубовую дверь и, с трудом протиснувшись, оказался в крохотном помещении, половину которого занимала охапка прелой соломы, на которой, забившись в угол, сидел лохматый грязный старичок, напоминавший испуганного лешего. Аткинс бросил Маврикия рядом с «лешим», сам же поспешно вышел вон и тут же вернулся обратно, неся в руках небольшую наковальню и увесистый молоток. Пристроив наковальню, он молча кивнул старику, который суетливо подобрал с каменного пола кандалы и надел их на ногу инока. Аткинс одним мастерским ударом расплющил заклепку, дернул длинную кандальную цепь, проверяя, хорошо ли она сидит в стене и, удостоверившись, ушел, не заперев дверь и не проронив ни звука.

Как только дубовая дверь захлопнулась и тяжелые шаркающие шаги палача стихли за поворотом, старик подполз к Маврикию, оттер рукавом своего грязного, давно нестиранного зипуна кровь с лица юноши и, убедившись, что тот в сознании, дал напиться воды из деревянной миски, стоявшей на полу. Почувствовав на губах влагу, Маврикий поспешно сделал несколько жадных глотков и, поперхнувшись, закашлялся, выплевывая на пол сукровицу пополам с пенящейся свежей кровью. Дед сочувственно покачал головой, вновь поднося миску к губам послушника.

– Ай-ай, как люто! Ироды басурманские, креста на них нет. Попей, соколик, легче будет.

Маврикий, отхлебнув немного прогорклой, с запахом торфяного болота воды, одними глазами поблагодарил нежданного благодетеля и, откинувшись на солому, спросил, едва шевеля разбитыми губами.

– Ты кто, дедушка?

– Я-то? – улыбнулся старик. – Я Киселяй.

– Кто?

– Дед Киселяй. Я тут вроде сторожа и приживалы. Тут раньше тюрьма была, потом англичане дом купили, наши все уехали, а меня забыли. С тех пор живу здесь, за порядком слежу. Англы меня не гонят, а я и рад. Идти мне все одно некуда. Один я…

Продолжая говорить, дед взял в углу старую свитку, сложил ее в виде мешка и, забив соломой, осторожно положил под голову Маврикия, заботливо подбив края.

– А с тобой что приключилось, болезный? Как попал сюда?

Киселяй кольнул инока хитрым, настороженным взглядом, странным образом сочетающимся у него с теплым, почти отеческим голосом и трепетной обходительностью к несчастному юноше. Впрочем, Маврикий вряд ли заметил это несоответствие, потому что лежал с закрытыми глазами, приходя в себя после недолгой беседы с мистером Аткинсом.

– Не ведаю, дедушка, – ответил он задумчиво. – Бьют меня сильно. А чего хотят, не понял. Все про отца Феону спрашивают.

– Ну, так, а ты этого Феону не знаешь?

– Как не знать, знаю. Только рассказывать мне про него нечего.

Старик слегка похлопал своего юного собеседника по плечу и ползком перебрался на свое место. Там, прислонившись спиной к стене, он слегка прикрыл глаза и, покачиваясь из стороны в сторону, произнес с тоской и безнадегой в голосе:

– Да, паря, попал ты как кур в ощип. Убьют они тебя, и никто об том не узнает! Жалко, молодой ведь еще. Жить да жить. Скажи, есть кому весточку передать? Давай передам.

– А чего, дедушка, ты мне помогать взялся? – насторожился Маврикий, с трудом приподнимаясь на локтях, чтобы посмотреть на деда Киселяя. – Не боишься, что поймают?

– Как не бояться, боюсь, конечно, – невесело усмехнулся старик и, вытащив из-под ворота косоворотки маленький медный крестик, показал его Маврикию. – А вот крест православный видишь? Я единоверца в беде не брошу! Бог по силе крест налагает. Говори, что надо?