Том пробормотал что-то сочувственное и, вздохнув, открыл Библию и начал читать Псалтырь с самого начала.

Миссис Бриггз перебила его, велев начать с двадцать шестой главы.

Том откашлялся и признался, что давно уже не читал вслух.

– Рассуди меня, Господи, – забормотал он, – ибо я ходил в непорочности моей, и, уповая на Господа, не поколеблюсь.

Тому приходилось читать по слогам, но ему на помощь пришла госпожа, которая знала текст наизусть.

– Искуси меня, Господи, и испытай меня; расплавь внутренности мои и сердце мое…

– Здесь можешь остановиться. Я и сама страдаю от болезни внутренностей. Думаю, это оттого, что я грешна. Боль есть испытание Божье, и я борюсь с ней каждый день. Теперь прочти начиная с семнадцатой главы.

Том прочел еще пару глав и испустил вздох облегчения, когда ему было разрешено уйти; но назавтра и через день он снова сидел в той же комнате. Отношения между ним и госпожой стали теперь более непринужденными, на четвертый день их общения Том получил чашечку чая, а через неделю чтений ему было позволено взять печенье.

Том говорил Джорджу:

– И месяца не пройдет, как я буду сидеть за хозяйским столом и читать обеденную молитву вместе с мистером Бриггзом. Довольно неплохо для босоногого мальчишки, который спит в собачьей будке.

Это весьма позабавило Джорджа и его жену, чьи неприятные воспоминания о дне клеймения быстро забылись.

Джордж сказал Тому:

– Мистер Бриггз сделал так лишь из самых хороших побуждений. И малютка Санди уже не помнит, что ей было больно.

В последнем Том не был уверен.

Наблюдая за Санди, он думал, что внешне она осталась прежней веселой девочкой, которая легко переходит от слез к смеху. И все же что-то в ней изменилось. Словно бабочка вспорхнула с пальца, улетела вместе с ветром, унесла с собой безмятежность… И у губ залегли две глубокие складки.

За хозяйский стол Тома по-прежнему не приглашали, но чай и печенье он продолжал есть с удовольствием.

– О Господи, не карай меня в ярости Своей! В гневе Своем не наказывай меня! Ибо стрелы Твои вонзились в меня, и рука Твоя тяготеет на мне. Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего, нет мира в костях моих от грехов моих, ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжелое бремя, отяготели на мне.

Том вздохнул и закрыл толстую книгу.

Госпожа лежала в постели, закрыв глаза. Ее руки были сложены на одеяле.

Том посмотрел в сад, где мисс Мисси играла с Санди, которая поочередно исполняла то роль куклы-негритянки, то горничной. Сама мисс Мисси сидела на стуле и отдавала команды чернокожей девочке, которая в этот момент завивала белокурые локоны своей госпожи.

Со своего места над кроватью на виночерпия смотрел Христос. У Тома было такое чувство, словно Христос взирал прямо на него, и ему приходилось отводить взгляд.

– По правде говоря, – пробормотал Том и виновато покосился на картину, – я мало понимаю из того, что читаю.

Сара Бриггз открыла глаза.

– Это слышно по твоей интонации, Том-бомба. Но ты здесь не для развлечения, а ради собственного просвещения. Мой муж очень доволен тобой. Мистер Бриггз хочет, чтобы наши надсмотрщики стали более образованными, поэтому было бы очень желательно, если бы ты знал Священное Писание. И я готова объяснить тебе то, что ты не понимаешь.

Миссис Бриггз погладила одеяло.

– Видишь, я лежу здесь, хронически больная и прикованная к своей постели, ибо это кара Божья. И все грешники – и большие, и малые – страдают не случайно, ибо на это есть воля Божья.

Том сочувственно кивнул, поглядывая украдкой в сад, где мисс Мисси принялась в этот момент таскать за собой на поводке Санди, как собачонку.

Том мысленно перенесся в ту ночь, когда он, как обычно, мыл полы в таверне сеньора Лопеса. Он думал о том вечере, когда к ним заявилась незваная гостья, которой он налил грязной воды и немного вина из Бочонка Остатков.

Больше всего ему запомнились слова, сказанные той ночью…

– Ты спишь?

– Нет, ни в одном глазу, – очнулся Том. – Я просто задумался.

– Вот как? О чем же ты думал?

Том откашлялся.

– Знаете ли вы, миссис Бриггз, про Гиппократа?

Сара Бриггз села на постели с деловитым видом.

– Это кто-то из негров?

– Не думаю, мэм, он был философом.

– Философом? Боже милостивый! У тебя есть знакомый философ?

Том пожал плечами.

– У нас дома, – сказал он, – часто говаривали: «Да здравствует мудрец Гиппократ, учивший, что лучший друг всякой заразы – наши собственные суеверия. Воля Божья не имеет ничего общего с лихорадкой, а чума происходит от крыс».

После такого выпада миссис Бриггз отвернулась и, улегшись спиной к Тому, жестом велела ему покинуть комнату.

Назавтра его не позвали в покои госпожи. Вместо этого Том весь день провел на поле, занимаясь в обществе двух надсмотрщиков охотой на крыс. И когда вечером он сидел на кухне, поедая остатки хозяйского ужина, чернокожая Бесси сказала, что все, райская жизнь закончилась. Не видать ему больше печенья.

– Том плохо себя вел? – испуганно спросила Санди.

– Рассказал небось историю о слабительном порошке, – вздохнула Бесси.

– Что-то в этом роде, – пробормотал Том и поплелся спать в будку.

Но на следующий день его позвали снова.

К удивлению Тома, госпожа на сей раз была одета, и гардины в ее комнате были подняты. Миссис Бриггз сидела в кресле с подлокотниками и глядела прямо перед собой, когда Том прошмыгнул внутрь с чайным подносом.

Том скользнул взглядом по Иисусу, который сегодня, кажется, чувствовал себя лучше. Тому даже почудилось, что он с интересом покосился на поднос с печеньем.

– На что ты смотришь? – спросила женщина.

– На Иисуса, миссис Бриггз.

Госпожа удивленно подняла брови и надула губы.

– Картина висит здесь как напоминание, – важно произнесла она. – Значит, она не оставила тебя равнодушным?

Том набрал в легкие побольше воздуха. Он не знал, насколько его тронула картина, но был абсолютно уверен в том, что Иисус разделяет его любовь к печенью.

– Да, – ответил он, – она очень сильно меня тронула.

– Чем же? – миссис Бриггз смотрела на Тома острым, пронзительным взглядом.

– Думаю, тем, что когда-то я знавал человека, который оказался в похожем положении.

У женщины отвисла челюсть.

– Будь добр, избавь меня от своих выдумок, – простонала госпожа, но, подумав, спросила: – А кем он был, этот человек?