— Аня, — поспешил он заговорить снова, чтобы не услышать это слово. — Пойми, так нельзя.

— Я плохо играю?

Нет, не в этом дело… Наоборот. Я даже иногда думаю, что ты потеряла грань между вымыслом и реальностью… Пойми, это все не с тобой происходит. С ней! Когда ты говоришь эти слова: «Мне кажется, что я тебя…», у меня мурашки начинают бегать по коже! Аня, это не ты теряешь! Ты проводница чужих слов!

— Да, хорошо… Я поняла.

— Аня, что ты поняла?

— Я все поняла. Надо…

Она не договорила, резко отвернулась.

— Понимаете, я вот думаю, что она так одинока… И будет одинокой всю жизнь. Представляете? Почему он ее с собой не взял? Или сам бы остался, наплевав на эти глупости… А он просто бросил ее. Одну. Перед окном со свечой. И даже не подумал, каково ей будет.

В ее медленных словах было столько боли, что Дмитрий снова подумал: с ней происходит что-то страшное. Там, внутри. Может быть, это и в самом деле, как говорит Вера, ненормальная психика? Если человек не может найти тонкую грань между своим «я» и образом, получается, что она права. Но раньше все было нормально! Раньше ведь все было не так!

— Вероятно, я в самом деле не смогу, — сказала она. — Но ведь поздно уже заменять меня…

— Анечка, никто не говорит об этом, просто мне, честное слово, страшно!

Она едва заметно усмехнулась.

— Мне самой страшно, — прошептала она. — Потому что иногда кто-то говорит внутри меня — это все о тебе… И я ничего с этим поделать не могу. Но я постараюсь играть нормально. Правда. Я буду очень стараться.

Он не знал, что сказать. Все слова были лишними, ненужными и глупыми.

Он только и нашел одно-единственное слово, которое сразу пришло — и вырвалось раньше, чем он успел его остановить.

— Хо-ро-шо…

* * *

Когда она подходила к дому, начался дождь. Пока еще он несмело накрапывал, но Мышка остановилась, подняла голову. Странно, она обрадовалась этим робким каплям, упавшим на ее ладонь. «Мне подали знак», — сказала она себе. Все будет… Договаривать она не стала, чтобы хоть на этот раз сбылось.

Она поднялась по лестнице, открыла дверь, прячась в обыденности дома.

— Анька, ужин на столе, — сообщила ей сестра.

— А родители?

— Они уехали на дачу…

— Дачники, дачи, — прошептала Мышка слова Раневской из «Вишневого сада». — Это так пошло…

Ася смотрела на нее удивленно.

— Что с тобой? — поинтересовалась она. — Ты вернулась из заоблачных высей и обрела способность шутить?

— А я была там?

— Не знаю… Я не знаю, где ты была…

— Я сама не знаю.

Она прошла в комнату, включила магнитофон.

«Последнее время он слушает только Моррисона. И я тоже слушаю только Моррисона. Как будто это еще может нас объединить…»

Опустив голову на руки, она попыталась раствориться в музыке — и снова это был посмертный концерт. Адажио Альбинони. Там, в какой-то точке, любовь становилась слишком огромной и переставала помещаться в маленьком мире. Там любовь вырвалась наружу, соприкасаясь с небом. И это было куда важнее…

— Анька, ты собираешься ужинать?

Что-то рассыпалось высоко, в небе. Как колокольный звон…

— Я не хочу, — прошептала Мышка, поднимая глаза. К чему относились ее слова, она и сама не знала. Просто слетели с ее губ и растаяли в воздухе. — Ерунда, — нахмурилась она. — Все ерунда… Я и правда начинаю сходить с ума…

Она поднялась, вышла из комнаты, оставив «рок умирать» в гордом одиночестве.

— Ты свихнешься от этой мрачной музыки…

— Ерунда, — бросила Мышка. — От музыки с ума не сходят… От жизни — сколько угодно.

— Посмотри на свою физиономию…

— Обычная, — пожала Мышка плечами. — Кажется, у Айрис Мэрдок было — «как я не люблю этих девочек с веселыми лицами»… Я — девушка во вкусе Брэдли Пирсона. С нормальным мрачным лицом…

— Первая любовь всегда неудачна, — сказала Аська назидательным тоном. Правда, исполненным сочувствия.

— Это как посмотреть…

— Скажем так, тебя бросил какой-то мальчик…

— Ага, — кивнула Мышка. — Мальчик бросил… Это точно.

Она совсем не хотела есть. Просто надо было. И говорить с Асей тоже было надо. Трудно, брат, надевать маску…

— Хочешь, пойдем в кино?

— Мысль интересная… Но не могу. Увы. Надо готовиться… Она наконец кончила есть, вымыла тарелку, с наслаждением позволяя воде ласково касаться своих рук.

— Как хочешь, — проговорила Ася.

Мышке показалось, что в ее голосе прозвучала обида, и, может быть, стоило поговорить… Но — о чем? Что она может сказать?

— Ася, я в самом деле сейчас занята. И вы зря боитесь за меня. Просто роль попалась трудная… Я немного устала. Кончится все это — я отдохну. Уеду на дачу. Правда…

— Как хочешь, — повторила Ася.

Мышка только вздохнула и ушла в комнату. Достала с полки том Сэллинджера. «Где откроется книга, там и узнаю, что мне надо делать», — решила она.

Она так и поступила — открыла томик наобум, и сразу же ей бросились в глаза строчки: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешную»…

Она наморщила лоб, пытаясь понять, откуда там, в этой книге, могли появиться эти строки. Пролистала страницы и нашла название — «Фрэнни». Она стала читать рассказ с начала, с каждым шагом все больше и больше уходя от реальности, — или, наоборот, соприкасаясь с ней все теснее? — и все больше узнавала себя в американской девочке Фрэнни. А когда закончила, некоторое время просто сидела, глядя вдаль и ничего перед собой не видя, а потом она легла на кровать, и ее губы зашевелились в странной молитве, короткой и хранящей в себе все молитвы на свете: «Господи, помилуй меня, Господи, помилуй меня, Господи…»

* * *

«Чего Ты хочешь?»

Храм уже опустел. Служба кончилась, а Бейз все задавал и задавал один вопрос, и, только когда помимо него осталось двое-трое человек, иногда посматривающих в сторону странного человека, простоявшего на коленях всю службу, Бейз прошептал первые слова молитвы:

— Ты можешь все исправить. Я прошу Тебя не ради него и не ради себя. Ради нее. Я знаю, Ты можешь это исправить… Может быть, мир и в самом деле полон бесами, и бесы вокруг нас разрушают Твой мир, но, Господи, покажи, что Ты сильнее… Я знаю, нельзя держаться за земную жизнь, но — что будет делать она? Одна, в этой пустыне, где и взрослый-то человек не знает, куда идти… Подожди, когда она наберется сил, Господи. Просто немного подожди…

Он говорил, говорил, рассказывая зачем-то, как первый раз появилась Мышка. Такая хрупкая, немного настороженная. Привыкшая к ударам и в то же время — открытая для счастья…