Странно, что этого не случилось.

Конечно, интонации в разговорах были не такими, как в Париже. Здешние лица были нашими лицами. Но люди вежливо, почти поверхностно скользили мимо него.

— Люди слепы. Они ничего не видят. Ничего не понимают. Большинство, — учила его покойная мать.

Вероятно, местное население полагало, что знаменитый гость уже в силу своей знаменитости должен быть чудаком.

— Люди слепы, — заключил Никола и научился скрывать свое состояние.

Рассеянный, как метель, в Загребе он прочитал лекцию о лондонской лекции. После лекции он полчаса провел в туалете, чтобы собраться с мыслями. Однажды официальной делегации пришлось дожидаться, пока он не раздаст деньги нищим перед каменными воротами.

— Откуда вы знаете, что они не пропьют? — спросили его.

— Пусть пропьют.

Кроме градоначальника Армуша, он познакомился с другими официальными лицами, которые восстанавливали город, — Германом Боле и Исой Кршнявым. У Кршнявого борода была чуть короче, чем у Бэтчелора, он прогуливал пятнистого дога, хвост которого напоминал полицейскую дубинку. Кафедральный собор после землетрясения все еще стоял в лесах. Репортеры, как и везде, не давали покоя изобретателю.

— Я очень хорошо чувствую себя среди земляков, — добродушно улыбался Никола Тесла.

Родственники в Лике рассказывали ему об ухудшении отношений между сербами и хорватами. Он же вспоминал, как Милутин Тесла и католический священник Костренчич держались за руки в церковном дворе. Он пообещал землякам помочь в строительстве электростанции. Он советовал им воспользоваться системой переменного тока, который так широко распространился в Америке, что даже Эдисон вынужден был отступить. От всей души он добавил, что в случае возникновения трудностей он будет готов помочь им без всякого вознаграждения. Упрямые земляки не прислушались к нему. Но зато газеты расхваливали его что есть мочи.

На третий день его пребывания в Загребе, во вторник утром, восторженные представители сербской учащейся молодежи с шумом и смехом ворвались в холл его отеля «Австрийский император». Великий земляк поведал им:

— Ваша энергия понадобится вам для открытий, равно как и для понимания того, чем вам следует заняться.

Студенты, выйдя из отеля, упали духом. Их распирало от мощных юношеских устремлений. Воздетый указательный палец изобретателя пылал над их мечтами, как огненный меч архангела Гавриила. Архангел усталым голосом Теслы предупредил их:

— Берегитесь женщин как огня!

* * *

Опять засверкали рельсы, устремившиеся в бесконечность. Быстрые облака летели над Паннонией.

Какая разница между французскими и венгерскими? Есть ли у облаков национальность?

Равнина утомила его глаза.

Неужели смерть матери еще на один шаг отдалила его от людей? Неужели он превратился в устремившийся в небо воздушный шар?

Виноградники всасывали мрак, который люди позже превратят в вино. Знакомая панорама Пешта вырвала его из сна. Здесь много лет тому назад два молодых человека соревновались в том, кто выпьет больше молока, и Сигети победил его со счетом тридцать — девять. Коляски, похожие на ярмарочные сердечки, катились по новым бульварам. Это была рекапитуляция его жизни. С огромным интересом он ожидал, какими красками его душа окрасит знакомый пейзаж.

— Что с тобой? — едва увидев его, спросила госпожа Варнаи.

— Ничего.

Госпожа Варнаи не была случайным явлением в его жизни.

От ее взгляда не ускользнула боль.

Тесла огляделся в знакомой квартире. Пыльные занавески. Необъяснимая тревога. Цветы, страдающие элефантизмом. На картине в гостиной все с таким же воодушевлением короновали Матию Корвина. Белая штукатурка оттеняла жемчужные слезы в возбужденных глазах.

Молодой человек, борющийся с забвением, попросил разрешения открыть двери «своей комнаты».

В тот же момент дрожь комнаты попала в резонанс с биением сердца.

— В этой кровати я едва не умер.

Да, в этой кровати он прошел через мучения, достойные средневекового мистика. Он настолько устал, что ему захотелось прилечь где-нибудь восьмью этажами ниже. И тут хозяйка украдкой поцеловала его. Он дрожал, и мир вокруг него дрожал, но, вместо того чтобы эта дрожь поглотила друг друга, ее ритмы бешено сталкивались.

Болезненное возвращение памяти было хорошим признаком.

— Я читала о тебе в парижских газетах, — сказала госпожа Варнаи, как бы подсказывая ему тему. Она гордилась им и восхищалась по-своему, тихо. Ее сын был теперь лекарем в Пожуне. — Да, он приедет, — говорила она. — Приедет… Как только сможет.

Кожа уже съеживалась на ее шее. Но глаза оставались живыми. Глаза были как рельсы, сверкающие в направлении бесконечности.

— Здание парламента начали строить еще при мне. Когда его закончат? — спросил, улыбаясь, Тесла.

— Никогда! — вздохнула госпожа Варнаи, опуская чашечку кофе на стол.

Он вышел в пахучий вечер, ах, в вечер фонарей, скрытых кронами деревьев. Тивадор Пушкаш угостил его лучшим в мире рыбным паприкашем.

— Я живу в обратном направлении! — рассмеялся Тесла.

— Хорошо, что ты приехал, — радостно прохрипел Пушкаш. — Очень хорошо, что ты опять здесь.

Паганини утвердил скрипку под крупным подбородком, и самая тонкая струна запела, как птица. Музыка превратилась из печальной в неудержимую. Танцовщик с бокалом вина на шляпе ударял ладонями по голенищам сапог.

Тесла почувствовал себя умершим. Воскресшим. И сейчас он возвращается туда, где некогда жил.

Утром он прогулялся по парку.

Настоящая лихорадка привела его в этот город. Это было место Богоявления, объединившего его и Сигети.

Майский дождь, который сначала отметился в лужах, мягко целовал листья. Парк заблагоухал. Расходящиеся на воде круги сменялись со скоростью пианиста. Дождь падал на уток, плывущих по озеру. Он смотрел, а рядом кто-то другой смотрел на него. Воспоминания, окрашенные ностальгией, донесли голос Сигети:

— Как ты, дружище?

В воскресенье он помолчал с родителями Сигети, возвращая им перстень и часы. В паузе он долго умывался в туалете. Когда-то Фаркаш Сигети рассказывал им о роли сердца в венгерском народном искусстве. Он советовал им быть осторожными в оказании услуг:

— Сами не предлагайте, но отказывать в просьбе — грех.

Когда-то старый архитектор слушал не шевелясь и оживленно жестикулировал, рассказывая. Сейчас он едва шевелил языком. Говорил в основном Никола, и то вопреки желанию.

Он вызвал его. Он увел его туда…

— Простите, — все время хотелось сказать ему. — Прошу вас, простите!

Никто его не обвинял.