— Ты… Ты с самого начала… Прямо у него под носом! Лора!

О, Господи! Есть в этой жизни хоть кто-то, кому можно верить?

Голова кругом!

— Да, Мари. Да! И, черт тебя побери, вместо того, чтобы отправиться сейчас с Динаром в свадебное путешествие, я долна прислуживать тебе! Но ничего! Он ко мне вернется! Особенно, когда увидит, какая ты жалкая! А кто не станет жалким, если еды ему будут швырять раз в день. Как собаке? И моли бога, Мари, чтобы Динар от тебя отвернулся! Иначе я превращу твою жизнь в этой клетке в такой ад, какой тебя ни в одном страшном сне не снился!

Он уходит.

Оглушительно лязгает железная дверь.

А я остаюсь в полной тишине и темноте. Лора даже свет не забывает выключить!

Бадрид.

— Что так трясешься? — ногой захлопываю дверь.

— Никогда не видела, как с того света возвращаются? Так я тебе объясню, Наина. Очень просто и на пальцах.

А пальцы гудят. Зудят, на хрен. Жгут!

Кулаки сжимаются сами по себе.

И если у ненависти есть обличье. То я даже не удивлюсь, если у нее именно то лицо, которое я каждое утро вижу в зеркале!

Никогда не чувствовал такой ярости. Такой потребности убивать и крушить. Никогда. Особенно, к женщине. Да и разве это женщина? Нет, на хрен! Это змея!

— Ты не посмеешь! Это гостиница! Публичное место! Если ты… тебя тут же схватят. Я … тебе придется отвечать!

— Что, твою мать?

Ярость заливает глаза красным ламенем.

Ни хрена. Не просто мощью своей дикой, необузданной, первозданной, и в чистом виде, а полыхающей, настоящей. Истинной кровью.

Реками крови.

Которые уже пролиты. И которые еще прольются!

— Здесь вокруг люди и…

— И кажется, ты сказала, что не посмею?

Наступаю, с презрением глядя на то, как она отшатывается в сторону. Даже отойти нормально не может! Пятится, придерживаясь за стену.

И ужас. Это дикое. Бешеное, сумасшедшее неверие и ужас в полубезумных от изумления глазах!

— Серьезно, Наина? Ты и правда думаешь. Будто я способен чего-то не посметь?

— тттты…. Ты, чертов дьявол! Ты давно должен гореть в аду! Из какого проклятого пекла ты вернулся?!

— Твоими молитвами, Наина. И твоими стараниями, — усмехаюсь. А она падает мне под ноги.

Пинаю носком туфли, продолжая наступать.

— Только вот ты не учла. Меня и сам черт проглотит и на хрен, выплюнет! Не слышала? Багировы, говорят, бессмертны.

— Где мой сын?

— А как ты думаешь?

Хватаю за волосы мерзкую дрянь. Рывком поднимаю к себе. К самому лицу.

Читаю. Пытаюсь прочесть в ее глазах. То, что человеку понять за пределами всех граней!

Даже такому, как я!

— Где она? — реву. Так, что у самого уши закладывает.

— Мой сын… Он…Ты не посмеешь!

— Твою мать, Наина! Лучше замолчи! Я посмею. Я посмею все. Что угодно! Я бы тебя без кожи оставил. Всю бы ее долго и с наслаждением с тебя медленно и по кусочку бы срезал! Твое счастье. Что отец когда-то заставил слово дать. Что я и братья тебя живой оставим и мстить не будем! Но, блядь! Я с того света, на секунду, возвратился! И знаешь, что, Наина?

Притягиваю к себе. В самые глаза. Вижу, как задыхается, сука. Как захлебывается своим ужасом.

Да, блядь. Я б ее давно. Еще хрен знает сколько лет назад. Просто бы раздавил пальцами и смотрел бы. Как не кровь. Как яд из нее хлещет.

Только вот слово дал. А слово для меня… Священно, блядь! И нерушимо!

— Там никаких долгов не бывает. Слышишь! Никакие обещания не остаются для того, кто воскрес! Считай, что я обнулился! А все мои слова… Они там. В преисподней остались!

— Ты не смеешь!

Отчаянно хватается за этот бред, хватая распахнутыми губами воздух.

— Почему?

Сжимаю шею сильнее. Главное, не увлечься. А то и правда. Придушу гадюку раньше времени!

— Потому что ты умудрилась каким-то чудом свести с ума моего отца? Что он, неприкрыто, при живой жене и моей матери, тебя на все приемы за собой таскал, а ее задвинул в угол? Что тебя, сучку мерзкую, золотом, деньгами и вниманием осыпал? А ты? Ты настолько обнаглела, что чужого, блядь. Нагулянного младенца пыталась на него повесит? Хотела, чтоб весь Карим Багиров тебе достался? Весь, а вместе с ним и его импрерия? Я не знаю? Я знаю, Наина. Все знаю. И отец знал!

Рука на блядском горле сжимается сильнее.

Слишком. Слишком велико желание придушить

И не теперь. Много. Много лет, на хрен, оно копилось!

На хрена гадюка на свет выползла? На хрена о себе напомнила? И без того смерть заслужила. Лютую. Страшную. Только одно и спасало. Слово, данное отцу. И то, что она скрылась. Дала о себе забыть!

— Трахалась ты, сука, с его лучшим другом. От него и залетела. А отцу пыталась выдать это так, что ребенок его! Хотела хозяйкой полноценной, женой ему стать! Мать со свету сжить!

А ведь он ее, суку, обожал! Боготворил! Даже про ублюдка от лучшего друга зная. С нас слово взял, что мы никогда ни под каким видом вреда этой дряни не причиним! И дал им уйти, когда Наина поняла, что ни хрена ей не светит мать подвинуть и своего нагулянного единственным наследником поставить! Даже его не убил! И нам с братьями руки связал!

— Твой отец надо мной издевался! Силой брал! Не веришь? Ты хочешь? Я шрамы покажу!

— Мне. Мозги не еби, Наина! Отца ты будто на наркоте держала! Он суров. С противниками. С мужчинами. Но женщину никто бы из нас в роду пальцем бы не тронул! Ни хрена ты граней не понимаешь! Потому что сука! Дешевая и тупая!

Это он тебя избивал! Папаша твоего ублюдка! Замуж взял, забрюхатил а простить, что ты не первого его к себе подпустила. Не смог!

— И что? Убьешь меня теперь?

— Нет, Наина. Мне Мари нужна. А ты… ты грязь под ногами. Об тебя мараться не стану. Если через час она выйдет оттуда, где находится и сядет в мою машину. Так и быть. Подарю тебе, твари, твою жалкую жизнь!

— А Динар? Гдеееее? Где мой сын??? Где он, будь ты проклят?!!!

— Я и так уже проклят, — оскаливаюсь.

Похоже проклят весь наш род. И проклятье передается по мужской линии. По старшенству.

Иначе как бы так вышло, что я, как и отец, без памяти голову потерял от ни хрена не стоящей дряни?

— Только я, Наина, проклятий, не боюсь. Я смотрю им в лицо. И наслаждаюсь пляской с чертями! Не поверишь! Я среди них прямо свой! Еще пару лишних слов, и посмотрим, как ты сама в пекле среди чертей приживешься!