– Жене с тобой ох и тяжко, – сказал Тарру и рассмеялся.

Они присоединились к очереди гостей, что заходили в высокие, как дубы, двери. По обе стороны от дверей стояли дворецкие в белых манишках и черных фраках. Сенлину их ливреи показались очень знакомыми.

Вестибюль тянулся вокруг них, словно стены ущелья. Гости швыряли плащи и пальто в дворецких, и те исчезали под завалами. Блистающие электрические люстры наделяли каждого ореолом, их свет был одновременно красивым и сбивающим с толку. Он немного читал об электричестве, даже встречал несколько примитивных моделей генераторов, которые плевались искрами, короткими, как ресницы, но никогда не видел и вряд ли представлял себе электричество в таком изобилии.

Высокие стены фойе, словно обои, покрывали произведения искусства; золоченые рамы блистали от пола до потолка. Хоть убранство и было избыточным, в нем ощущалась направляющая рука. На самом деле зал больше напоминал крыло переполненного музея, чем вход в жилой особняк. Но что касается музеев, даже самый поразительный из всех, в каких бывал Сенлин, не мог сравниться с тем, что он видел сейчас.

То и дело вдоль стен попадались таможенные агенты, которые стояли, точно оловянные солдатики, с каменными лицами и суровым видом, и каждый держал на поводке лысую собачку. Толпа здесь редела, потому что гости старались обходить бдительных собак по широкой дуге. Порода напоминала терьера размерами и формой, хотя безволосая кожа гротескно собиралась и свисала складками у челюстей и ляжек. Собаки, как объяснил накануне ночью Огьер, проверяли гостей, прежде чем им дозволялось войти в жилище Комиссара.

О многочисленных аллергиях Комиссара ходили легенды. Он был сверхчувствительным – единственной бутоньерки в комнате хватало, чтобы у него случился приступ чихания и сморкания. Если собаки чуяли хоть намек на духи, тоник, пыльцу или любое другое загрязняющее вещество, они рычали и кусали нарушителя, которому бесцеремонно заламывали руки, выводили прочь и больше не приглашали. Эта судьба постигла и Огьера. Его кожа и одежда необратимо пропитались ароматами парфюмерной фабрики, над которой он жил. Ему не разрешалось приближаться к Комиссару ближе, чем на сто футов.

Сенлин и Тарру тщательно вымылись и выстирали одежду, готовясь к вечеру. Хотя Огьер заверил, что отсутствие запаха не гарантирует безопасного прохода. Комиссар, как известно, мог симулировать приступ аллергии, если его раздражала чья-то компания. Он говорил, что какой-то запах, незаметный даже собакам, раздражал его нос. Комиссар весьма гордился своей чувствительностью. Это и вдохновило Сенлина на план.

Медленный темп процессии и постоянное пихание локтями и плечами вынудили Сенлина искать прибежища в изучении картин. Он рассматривал их, пока очередь тащилась мимо. Все полотна хранились под стеклом, чтобы краска не испускала пары, загрязняя атмосферу. В коллекции были представлены все стили и сюжеты. Сенлин узнал работы некоторых художников по элементарным урокам искусства, которые давал ученикам.

За широким коридором располагалась внушительная лестница, которая, изгибаясь, вела в огромный бальный зал. От сияния каплевидных люстр розовые мраморные колонны и полы сверкали так, как будто они были частью карусели. На стенах висели черные шелковые знамена, украшенные золотой астролябией. Сенлин никогда раньше не видел такого флага и не знал, какой стране тот принадлежит.

Струнный квинтет играл неудержимый вальс, а пары кланялись, кружились и мило сталкивались друг с другом на площадке для танцев, которую со всех сторон обступили зрители. Сенлин никогда не видел ничего подобного. Это совсем не походило на толпы, которые собирались на сонном побережье по утрам. У него не было шансов слиться с обществом. Куда бы он ни взглянул, люди отвечали настороженными взглядами, напускали на себя суровый вид или подмигивали; безумие какое-то. И посреди всего этого дворецкие разносили серебряные подносы с бокалами шампанского и закусками, невозмутимые, как сомнамбулы.

Приступы высокого смеха зазвучали громче музыки, наполняющей помещение. Женщина с золотистыми волосами забралась на рояль, на котором никто не играл, – он стоял под белой простыней вблизи от угла, где бродил Сенлин. Она задрала пышные юбки, демонстрируя белые панталоны в проявлении столь вульгарного веселья, что Сенлин поморщился. Неуместное выражение лица слишком выделялось, и она вперила в него взгляд – а потом жеманно и вместе с тем агрессивно ухватилась за свой бюст и стала его поднимать до тех пор, пока он не выпятился из корсета, словно тесто из лохани. Он попытался скрыть отвращение натянутой улыбкой. Женщина укусила себя за большой палец, не сводя с него взгляда. Тарру зашипел на него, чтобы он перестал разглядывать гостей, кривя физиономию, словно упырь. Он бы сбежал, если бы Тарру не схватил его за руку и не потащил вперед, внутрь, вглубь конвульсивно содрогающегося сердца пиршества.

Тарру на вечеринке был как рыба в воде. Он хлопал мужчин по спине, обстреливал недовольные пары вульгарными шуточками и у каждого попавшегося слуги требовал выпивку. Он, как показалось Сенлину, был рожден для этого бедлама. Сенлин забеспокоился, что Тарру забудет о плане и всецело отдастся позабытой светской жизни. Но, не переставая заигрывать с окружающими, Тарру неуклонно тащил директора школы через зыбкую толпу – все ближе и ближе к цели.

Как и договаривались, Тарру провел Сенлина туда, где шедевр Огьера одиноко висел между балконными дверями. Огромный балкон, казалось, привлекал молодых щеголей и женщин в поисках приключений. Они влетали и вылетали, как ласточки из сарая. Но там, где висела картина, образовался небольшой островок спокойствия, и именно здесь Тарру наконец-то оставил Сенлина:

– Возможно, меня не будет некоторое время. Я должен еще многим выкрутить руки и заново выслушать множество старых обид. Я уже много месяцев не участвовал в таких комедиях. Будь терпелив. Глотни разок. А лучше три раза. – И на этом Тарру исчез среди массы юбок и фалд.

Сенлину показалось, что он нашел на этой вечеринке камин, и мысль неожиданно напомнила ему об Эдит. Позади него танцоры качались с неустойчивой грацией. Он же обратил все внимание на картину Огьера. Он уставился на нее, как на огонь.

Картина, как ему и сказали, была маленькая: четырнадцать дюймов в высоту и восемь дюймов в ширину. Толстая золоченая рама, удвоившая размер картины, почти затмевала ее. Стиль Огьера узнавался сразу. Девочка с косичками, в белом купальнике стояла у берега голубого водоема. Вода достигала ее лодыжек. Поодаль виднелись другие купальщики, но девочка держалась особняком. Она была главной героиней, центром картины. Она стояла спиной к зрителю. Даже не видя лица, Сенлин чувствовал ее нерешительность. Она, казалось, не могла определиться, идти дальше или остаться у берега. В свободно опущенной руке она держала яркий белый бумажный кораблик. Хотя зеркальный свет был ослепительным, от девочки падала темная тень, похожая на дыру. Она словно парила над глубокой водой. Странно и красиво…