– Я с подозрением отношусь к добрым самаритянам, мистер Сенлин.

– У меня есть скрытые мотивы, разумеется. Пока картина будет избавляться от запаха, я бы хотел изучить ее и, с вашей поддержкой, написать о ней статью. – Сенлин попытался сказать это так, словно делал небольшое признание.

– Мне некомфортно отдавать собственность незнакомцам.

– Я бы о таком и не попросил, Комиссар. На самом деле процесс, о котором я веду речь, требует лишь солнечного света. Я узнал, что прямое воздействие солнца устраняет почти все загрязнители, хотя за выставленными на солнце картинами нужно наблюдать, чтобы избежать выцветания и появления кракелюра. – «Кракелюр» был одним из наиболее неясных терминов в области живописи, которых Сенлин нахватался во время исследований. Теперь он им воспользовался, чтобы удостоверить свой профессиональный опыт – и, похоже, ему это удалось. Комиссар улыбнулся. – Может, вы могли бы выделить для меня уголок в одном из ваших небесных портов?..

Улыбка растаяла; губы Комиссара сложились в прямую линию, как щель на почтовом ящике.

– Порт? Даже не обсуждается. Там невозможно обеспечить безопасность. Помимо профессиональных грешников, пиратов и контрабандистов, в портах толчется легион кретинов-любителей: имбецилов, пьяниц, чьих-то шестерок, лизоблюдов, шлюх, мелких воришек… – Комиссар не столько завершил перечень, сколько прервал его, опрокинув бокал шампанского, который схватил с подноса. Эта параноидальная литания напомнила Сенлину список обвинений, услышанный перед тем, как Красная Рука оторвал голову бедняге Фредди.

Сенлин преисполнился отчаяния. Весь его план зависел от этой минуты; он должен был отделить Комиссара от картины Огьера, должен был вытащить ее наружу, подальше от агентов, их пушек и бдительных псов. В противном случае его замысел превращался в бессмысленную неразбериху.

Тарру тайком ухмыльнулся Сенлину, как бы говоря: видишь, директор, твой план рушится! Взгляни, как твоя трехногая, двухголовая кляча пытается бежать!

– Комиссар, если позволите. – Тарру сорвал с головы шляпу, напоминающую ядовитый гриб, и преклонил колени. – Есть много способов сварить яйцо. Насколько я припоминаю, вы владеете небольшой частью солнца. Ваш солярий! Хорош для развлечений, разумеется, но к тому же очень безопасный. Вы однажды мне сказали, что туда можно попасть только через здание Бюро. Ведь там у ваших людей казармы? Что может быть безопаснее? Профессор может писать заметки и наблюдать за тем, как солнце делает свое дело.

Тарру казался очень довольным своим предложением, хотя Сенлин едва ли разделял его энтузиазм. Он не был знаком со зданием Таможенного бюро, но услышанное ему уже не нравилось.

– Неглупое предложение… – сказал Комиссар, и Тарру продолжил его очаровывать: профессор мог выступить их канарейкой в золотой шахте, ведь когда он перестанет чувствовать зуд в носу от запаха духов, картина станет пригодной для воздуха, которым дышит Комиссар.

Вскоре Комиссара убедили. Он пригласил Сенлина в солярий утром.

– Скажу своим людям, чтобы ждали вас. Мне понадобится копия вашей книги, как только ее опубликуют, – сказал Комиссар на прощание, прежде чем ускользнуть к другим гостям особняка. – Надеюсь на упоминание в «Благодарностях».

– Я посвящу их вашей щедрости, – ответил Сенлин с улыбкой и поклонился.

Ночью пузырьки шампанского обернулись песком, и Сенлин проснулся с тяжелой головой.

Он выкатился из вмятины в гостиничном матрасе и включил газовую лампу у кровати. От света в глазах защипало, и он поморщился. Пиджак, брюки, рубашка, носки и ботинки лежали тут и там на полу, отмечая путь к кровати.

Он смутно припомнил, как они с Тарру продолжили праздновать, когда покинули дом Комиссара. Его друг начал веселье с того, что пинком отправил нелепую шляпу в водоем и поднял на крепкое плечо огромную бутыль шампанского. Сенлин понятия не имел, где он ее взял. Тарру настоял, что им надо гульнуть как следует. Не успел Сенлин запротестовать, как Тарру наклонил в его сторону бутыль и облил лицо шампанским, вынудив инстинктивно глотнуть. О, Сенлин хотел бы притвориться, что его заставили! Но потом Тарру сказал: «Ступай в постель, если хочешь, Том. Я мошка, которая живет один день! Я должен жужжать, пока не умер». И Сенлин по доброй воле отправился жужжать с ним.

Он налил воды в треснувший керамический тазик на туалетном столике и плеснул себе в лицо. Медленно побрился перед зеркалом, не глядя в глаза отражению. Он не мог постичь, с чего вдруг минувший вечер заслужил превращения в празднество. Его план, пусть и плохо продуманный с самого начала, испорчен. Что праздновать?

Его план состоял в том, чтобы вытащить картину на открытую местность, где больше путей к побегу и меньше агентов. Шумный небесный порт казался наиболее подходящим местом; он был таким же хаотичным, как таможенное бюро, но не так усиленно патрулировался. В порт ежечасно прибывали корабли, заполненные состоятельными туристами. Отвлекающих факторов – множество. Сенлин бы подождал, пока какая-нибудь туристка, светская львица с птичьей клеткой, набитой банкнотами, не привлечет внимание агентов. Посреди суеты он бы поменял оригинал «Девочки с бумажным корабликом» на одну из менее совершенных копий Огьера. Художник сказал, у него много набросков, и Сенлин надеялся, что какой-нибудь сгодится. Он сомневался, что агенты заметят подмену – они же, в конце концов, не критики-искусствоведы. Пройдут дни или недели, прежде чем Комиссар достаточно внимательно изучит картину и поймет, что его ограбили. К тому времени Сенлин будет на полпути домой с Марией в объятиях.

Какое красивое заблуждение!

Тарру был прав, называя его план трехногой, двухголовой клячей. Тарру сомневался, что Сенлин достаточно ловок для подобной подмены, сомневался, что Сенлин сможет вытащить картину из рамы за считаные минуты. И как же он собирается доставить копию на место и вынести оригинал? Засунуть под рубашку?

Это уже не имело значения. Ему не удалось убедить Комиссара отправить картину в порт. Теперь придется собрать всю смелость и сунуться в штаб-квартиру Бюро, которую Тарру описал как улей офисов, казарм, оружейных складов и темниц. Возможно, его шансы украсть картину были выше, пока она висела в особняке Комиссара. Теперь ничего не оставалось, кроме как двигаться дальше и надеяться на удачу.

Взяв себя в руки, Сенлин пошел к консьержу и попросил чистый лист бумаги. Консьерж, несколько недель назад отметивший Сенлина как бедного гостя, который давал соответствующие чаевые, предложил ему тонкий, пахнущий плесенью и помятый листок. Слишком взволнованный, чтобы протестовать, Сенлин взял бумагу и написал записку художнику.