Два пьяных солдата с винтовками «Ли-Энфилд» наперевес бежали к нему, готовясь к штыковой атаке. Один из них вырвался вперед, запутался в выпотрошенных кишках чернокожей женщины и упал к ногам Фредерика, чертыхаясь на чем свет стоит. Холодная сталь вонзилась ему между лопаток. Крик. Бесплодные попытки вытащить клинок. Фредерик наступил на него, освобождая несущее смерть лезвие. Еще солдат. Фредерик уклонился от ржавого штыка, распоровшего ему бедро. На нетвердых ногах солдат пробежал дальше, выругался и начал разворачиваться для новой атаки. И снова блеснул кинжал. Выбивая солдату зубы и рассекая надвое язык, он пробил ему череп и забрал никчемную жизнь. Оставался еще один.

Не обращая ни на что внимания, он насиловал белую женщину. Она лежала под ним, не сопротивляясь. В ее глазах не было жизни. Лишь только сердце гоняло по венам кровь, поддерживая жизненные процессы, но все остальное было уже мертво. Она видела, как Фредерик приближается к ним. Видела кинжал в его руке.

– Убей меня, – прошептали ее губы. – Убей меня.

Фредерик занес кинжал. Голые, покрытые красной сыпью ягодицы солдата ритмично вздымались между ног женщины.

– Убей меня.

Фредерик медлил.

– Убей же, черт возьми! – закричала женщина. Солдат обернулся. Клинок опустился на его спину, пробил грудную клетку, проткнул тело женщины и лязгнул о пол.

Фредерик закричал. Реальность снова стала зыбкой.

– Что же ты наделал? – спросила мадам Леон. – Посмотри, ты же убил эту женщину!

– Я не хотел.

– Теперь ты такой же убийца, как и все эти солдаты.

– Нет.

– Посмотри, – ее сильные руки сжали ему голову, направляя взгляд. – Видишь?

– Нет, – Фредерик задрожал. – Этого не может быть. Нет. – Там, на оживших картинах, усеявших стены, среди диких безумных сцен, изуродованных гримасами лиц, было и его лицо. Лицо солдата.

– Теперь ты принадлежишь этой комнате, Фредерик. Теперь ты часть этой истории.

Он молчал. Страх мешал думать. Только факты, картины, лица. И он один из них…

– Почему ты дрожишь? – Мими сжала его руку в своих ладонях.

– В ту ночь…

– В какую ночь?

– Когда я сделал Ив предложение. Мы отправились за город. Там есть один дом. Да. Ив говорила, что ее родители и его хозяева были очень дружны. Она настаивала, чтобы я познакомился с одной женщиной. Себила Леон. Ив провела с ней много времени, когда была ребенком. Очень странная женщина. Она сказала, что хочет поговорить со мной наедине. Сказала, что хочет показать одну комнату. Очень странную комнату… – Фредерик замолчал.

– И? – Мими нервно прикусила губу. – И что было потом, милый?

– Потом? – он посмотрел ей в глаза. – Я не хочу об этом вспоминать. Скажу лишь, что после той ночи я чувствовал себя рабом этой женщины еще долгие годы.

– Я понимаю. Ты был молод и…

– Это был не секс, Мими.

– Нет?

– Нет. За всю мою жизнь у меня были две женщины – ты и моя жена. Но в ту ночь… В ту ночь я пережил нечто настолько ужасное, что сломило мою волю. Пятнадцать долгих лет я был безропотной марионеткой на службе той женщины и моей жены… Я жил надеждой, ожиданием, что когда-нибудь смогу разорвать этот круг, избавиться от этой зависимости. И вот сейчас я чувствую, что это время пришло. Сейчас я окреп и силен как никогда, и прошу тебя лишь об одном – быть рядом со мной в этот период жизни.

– Когда ты собираешься обо всем рассказать своей жене?

– Сегодня.

– А той странной женщине?

– Надеюсь, я смогу избавить себя от этой необходимости.

– Значит, ты все еще боишься ее?

– Нет, Мими. Не ее… Этот дом… Клянусь, в моем нынешнем положении, с моими деньгами и моим влиянием, мне проще сжечь или снести с лица земли этот дом, чем снова вернуться туда.

* * *

Перекрестки. Однажды каждый из нас оказывается на перепутье. Дорога впереди. Дороги по бокам. Дорога позади. И выбор. Выбор внутри нас…

Был вечер. В комнате было душно, пахло потом и сигаретным дымом. Две девушки с белой как снег кожей ласкали друг друга, заняв скрипучую кровать. Недалеко от них, на стуле, сидел лейтенант Бизли. Сигарета дымилась в руке. Лоб покрывала испарина. Бруно, тот, что был всегда похож на гангстера, стоял возле окна. Иногда он заглядывался на девиц, проходивших внизу по тротуару, иногда на тех, что лежали на кровати. Дэнни и Пит сидели за столом в дальнем углу комнаты.

– Хочешь выпить?

– Пожалуй.

Молчание. Пара рюмок кубинского рома. Пара сигарет.

– Странно все это, – сказал Пит. – Твоя жена в больнице, ты здесь…

– Я же не акушер, к тому же какое это теперь имеет значение?

– Да. Ты прав, – Пит вздохнул, налил еще две стопки. – Знаешь, чего я боюсь, Дэнни?

– Чего?

– Что после того, что случилось, ты уже никогда не станешь прежним.

– Ничего не изменилось, Пит. Почти ничего.

– Знаешь, вчера я предложил одной из своих любовниц работу в нашем борделе. Странно как-то предлагать человеку, к которому испытываешь какие-то чувства, стать шлюхой… А потом я позвонил лейтенанту Бизли, и она отдалась ему у меня на глазах. Я сидел на этом самом месте, смотрел на них и думал о том, что в этом мире нет ничего вечного. Все меняется, Дэнни, и мы меняемся вместе с этим. Посмотри на меня! Разве год назад я мог подумать, что все будет именно так?

– Тебе страшно?

– Немного.

– Это хорошо.

– Чего уж тут хорошего?!

– Страх помогает сохранять форму.

– Я всего лишь старый ковбой, Дэнни, который пытается не выпасть из седла.

– Не волнуйся. До тех пор, пока ты мне нужен, этого не произойдет.

– А что потом?

– Потом не случится, – Дэнни налил ему еще одну стопку. – Выпей, Пит. Сейчас, похоже, тебе это нужно больше, чем мне.

* * *

Билли Брендс вошел в палату Марджи, пытаясь подобрать нужные слова. Хрупкая, бледная, со спутанными белыми волосами и усталым видом, она лежала на кровати, и в ее голубых глазах была грусть. Грусть и что-то еще. Не слезы, нет. Что-то во взгляде. В этом прямом открытом взгляде матери, потерявшей первенца.

– Кто вы? – спросила она Брендса.

– Я друг Дэнни. Билли.

– Почему он не пришел сам?

– Думаю, ты знаешь, почему.

– Я должна его увидеть… Должна рассказать ему… – губы Марджи задрожали, в глазах заблестели слезы.

– Не надо. Не делай этого, – попросил Брендс.

– Не делать что?