Он стал смотреть в огонь, взгляд становился все мрачнее, Вера настороженно ждала и он наконец продолжил.

— Это он отравил отца. Лично, своими руками подмешал ему яд, у меня есть неопровержимые доказательства, он сам это иногда признает, когда распсихуется или напьется, но потом делает вид, что ничего подобного не говорил и я все придумал, а любые доказательства называет сфабрикованными.

— Ему же было двенадцать лет? — тихо сказала Вера.

— Да, — с горькой иронией кивнул министр, — и в свои двенадцать лет он уже был редкостной сволочью, способной на убийство.

— Двенадцатилетний ребенок раздобыл яд и подсыпал отцу? В это сложно поверить.

— Мне тоже было сложно в это поверить, поэтому я перепроверил много раз, и попросил доверенного человека провести отдельное независимое расследование, и мы пришли к одному и тому же выводу, там море доказательств, неопровержимых, это Георг, больше никто не мог этого сделать.

— A посол Четырех Провинций?

— Именно посол должен был умереть, он был агентом цыньянского сопротивления, отец планировал его отравить. Яд был в его чашке, а во второй чашке был обычный чай, Георг перелил чистый чай обратно в чайник, а в пустую чашку перелил половину чая из отравленной чашки, а потом долил обе до края из чайника — каждое движение есть в результатах магической экспертизы. И даже если предположить, что ее подделали, хотя это невозможно, яд был в обеих чашках, но в чайнике его не было — версия, что отец ошибся чашкой, не прокатывает, все было сделано намеренно. Их там было четверо — отец, Георг, шут и посол, шут к чашкам не подходил, их принес слуга, сервировал стол, разлил чай и ушел. Дальше, по данным магической экспертизы, подошел отец, добавил яд в чашку посла, чашки разные и стояли в определенных этикетом местах, место короля никто не займет, посол не сядет на место, для него не предназначенное, все четко. Потом подошел Георг и отравил обе чашки, пока отец с послом и шутом обсуждали дела перед картой. Потом они вернулись к столу и взяли чашки, выпили и умерли почти мгновенно — этот яд смертелен даже в малых дозах, и противоядия от него нет. По официальной версии, посол ранил короля отравленным ножом, но король успел сломать ему шею — это звучит не так унизительно, как отравление чаем по ошибке или по вине собственного сына. Правду знает только глава разведулравления, его личный маг, король, шут и я. И Тедди, я ему рассказал. И очень скоро пожалел об этом — Тедди не справился с этой новостью. Он действительно хорошо относился к Георгу, и не мог поверить, что тот убил отца, пытался найти какое-то другое объяснение, обвинить шута, перепроверить экспертизу. В конце концов ничего не нашел и решил поговорить с Георгом, в надежде, что тот все опровергнет и расскажет свою версию, которая прольет новый свет на дело и даст возможность его оправдать. А Георг распсиховался и высказал Тедди все — как он меня ненавидел всю жизнь, как возненавидел отца после того, как подслушал наш с ним разговор о том, что Георг корону не потянет и править буду я. Прошло два дня между этим разговором и убийством, это был не порыв, он все обдумал и действовал по плану, у него было несколько запасных, позволяющих успеть убить отца до того, как он перепишет список наследования и объявит свое решение, дата была известна. Он успел.

Министр замолчал, непослушными пальцами взял бокал и поставил обратно, придвинул к себе камешки, тихо сказал:

— Я включу с начала.

Вера кивнула, хотя он на нее и не смотрел. Он включил черный камень, чертыхнулся, выключил и включил белый — запись началась с того момента, как пришел Георг. Шаги в библиотеке, мягкий голос: "Есть кто дома?", министр тронул камень и с раздражением сказал:

— Все, что он говорит, он говорит для вас, со мной он разговаривает в совершенно другом тоне, я потом включу, сравните.

Вера опять кивнула, он опять тронул камень. Вера слушала их разговор, вспоминала свои ощущения, пыталась найти что-то новое.

"Министр Шен — сын короля Карна. Внебрачный сын.

Ну и что?"

В ее отношении к нему не изменилось ровным счетом ничего, она и раньше знала, что он не из крестьянской семьи, достаточно того, что у него в предках император и правитель провинции. Она понимала, почему он не говорил ей об этом, не обижалась и не осуждала его, многие вещи стали казаться проще и понятнее, но уложить в голове то, что мягкий и милый король Георг и холодно-колючий министр Шен — братья… вот это было сложно. Как и представить полуголого воина из храма в короне и мантии.

Из камешка раздался угрожающий рык министра: "Вышвырну", он тронул камень и с мрачноватой улыбкой сказал:

— Я не бил его уже… лет пять, наверное. Он забыл, что это такое. После того раза он старался не оставаться со мной наедине, при свидетелях я с ним не спорю, он думал, что в этот раз тоже прокатит. Не учел только, что мы с вами — банда.

Вера улыбнулась и зажмурилась, отворачиваясь и закрывая лицо руками, министр тихо рассмеялся, взял бокал и с игривым прищуром посмотрел на Веру:

— Вы же никому не расскажете?

— Эта тайна умрет вместе со мной, — пафосно кивнула она, тоже взяла бокал, подержала и поставила, министр отпил из своего, посмотрел на камешек, опять поднял глаза на Веру, чуть серьезнее сказал:

— Никому ни слова. И даже с Георгом делайте вид, что этого не было, вот увидите, он сам будет изображать, как будто я пришел сюда и вежливо попросил его удалиться, а он внял моей просьбе — он живет в мире своих фантазий, и способен убедить себя в чем угодно, особенно если это выгодно его самолюбию.

Вера кивнула с полным пониманием, он опять включил запись, она прерывалась щелчками в то время, когда было тихо, после слов Георга: "Ты думаешь, я тут первый раз пью?", министр остановил запись и возмущенно фыркнул:

— Он действительно пьет здесь в первый раз, я не приглашал его к себе, никогда, он знает, где стоят бутылки и бокалы, потому что видел, как я их убираю на место, с ним я не пил никогда, хотя он предлагает с настойчивостью, достойной лучшего применения, и постоянно всем рассказывает, как он пил со мной. В своих мечтах.

Он нервно нажал на камень, но остановил после слов короля о поваре и рецептах.

— Обратите внимание — его не интересует иномирская кухня, его интересует возможность ею хвастаться. Вы можете сходить к повару, выпить с ним чая и уйти, рецепты он сам придумает, от вас важно только имя.

Опять включил и почти сразу выключил, после слов: "…он вообще не думал о последствиях", зло процедил:

— Вранье, наглое и бессовестное. Отец был рисковым человеком, но это всегда был продуманный риск, он пошел на турнир не по прихоти, это было взвешенное и политически обоснованное решение. Тогда цыньянцы Четырех Провинций в очередной раз начали мутить народ и провоцировать восстание, лояльных короне аристократов убивали, даже не пытаясь делать вид, что это несчастный случай. Отец пригрозил устроить чистку и проредить ряды недовольных, но они не вняли, цыньянская пропаганда изображала его как слабого правителя — прошло много лет, война подзабылась, зато теплые отношения с бастардом были на слуху, для цыньянцев это проявление слабовольности, у них детьми считаются только официальные наследники, а нагулянные на стороне воспринимаются как досадная оплошность, им никто ничего не должен, тем более, если это дети от падшей женщины. Своим участием в турнире отец не только показал свою силу и презрение к смерти, но еще и дал понять, что носится со мной не просто так, а потому, что я по всем статьям превосхожу его официального наследника — если бы это было не так, я бы там умер, он бы меня сам убил, мы с ним встретились в финале турнира по фехтованию, и сражались всерьез, было море свидетелей, об этом турнире песни писали, и на цыньянском тоже. А после турнира он поехал в Четыре Провинции порядок наводить, и от меня потребовал, хотя я зашитый весь был, мы были обязаны там показаться и напомнить, кто здесь отдает приказы и почему. Он никогда не "творил что хотел", он любое слово сто раз обдумывал, каждый шаг просчитывал. Жаль только в людях не разбирался.