Все же Маргарита постояла, прячась за углом, еще, подождала – куда направится троица. Троица остановилась у подъезда, из которого она только что вышла. Потопталась немного на ступенях, дожидаясь, когда домофон ответит, и еще немного спустя дверь открылась, и они один за другим исчезли внутри. Дверь закрылась.

Маргарита повернулась и быстрым, целеустремленным шагом пошла прочь. Хотя идти ей было совершенно некуда.

Мобильный в сумочке зазвонил часа через два. Маргарита доставила себе удовольствие – не включала трубку едва не десять звонков.

– Чем там занимаешься, где у тебя трубка? – спросил Владислав, когда она ответила. Голос у него был взвинченный, сухой, голос трещал – будто рвали лощеную бумагу.

Даю под мостом клошару, хотелось ответить Маргарите, но она удержалась.

– Слушаю тебя, – сказала она.

– Слушай, – разрешил он.

Посетители его ушли, и Владислав милостиво предлагал ей вернуться домой.

– Ты далеко? – спросил он.

– Мыслями – безумно, – ответила она.

Маргарита находилась в двух шагах от дома – как села за уличный столик первого попавшегося кафе, так и сидела. Возвращаться домой не было сил. Но если не возвращаться, во всяком случае, прямо сейчас, – что это повлечет за собой? Чем это может закончиться?

По трезвому рассуждению, следовало быть осторожной и возвращаться.

Маргарита допила вино, остававшееся в бокале, и поднялась.

Но уязвленная гордость требовала сатисфакции. И когда, не позвонив, сама открыв двери – и наружную, и железную, – ступила в квартиру, а навстречу неторопливой хозяйской поступью вышел Владислав, поперед всего остального она сказала:

– Как мафиозная разборка? Жив? «Беретту» свою не вытаскивал?

Он ударил ее. Не раздумывая – как дав ответ. Внутренней частью кулака, сбоку, взорвав в ухе артиллерийский снаряд.

– Сука! – прорвалось до ее слуха сквозь боль и колокольный звон в голове. – Подначивать меня! Я тебя в Париж привез, суку, ты мне тут нервы мотать будешь?! Амазонка фуева!..

21

Впрочем, вечером Маргарита все же сидела в зрительном зале. В партере, на самих дорогих местах, смотрела феерию чисто французского ревю – оглушающая музыка, оглушающие костюмы, оглушающая игра света. Разве что это был не Мулен-Руж, а театр Фоли Бержер. Владислав был прощен ею, без остатка, до дна, все забыто, держала его руку в своей, пока шел спектакль, не отнимая, и он не отнимал своей – держал себя без тени мужской заносчивости, что так фонтанировала из него днем. Собственно, он сам же и предложил поехать на этот спектакль, звонил по телефону, заказывал билеты, сгонял на машине выкупил их. И попросил у Маргариты прощения, и сделал это без ее принуждения – сам, по своей воле, и, прося прощения, даже опустился перед ней на колени.

Но назавтра все началось заново.

– Что тебе делать. Сиди смотри телевизор. Или лежи смотри, – с раздражением ответил он, когда Маргарита, готовя ему одежду для выезда, спросила, а чем заниматься ей. – Насладись жизнью!

– Смотреть телевизор – это наслаждаться жизнью?! – воскликнула Маргарита.

И нарвалась:

– Слушай, на твоем месте другая ссала бы духами!

Ссала бы духами. Выпускник МГИМО так из него и пер. Похоже, от этого выпускника в нем уже осталось лишь знание французского.

– Дерьмо! – сказала она, бросая ему рубашку в лицо.

Владислав оделся, ушел, сев где-то там на улице в свой «Шевроле» и укатив неизвестно куда, а она и в самом деле включила в гостиной телевизор и час, не меньше, пролежала перед ним на диване, бессмысленно перескакивая с канала на канал. Антенны, чтобы принимать Россию, у Владислава не имелось, телевидение было только французское, и она не понимала ни слова.

Потом она поднялась, убрала со стола оставшуюся после завтрака посуду, вымыла ее и, ничего больше по дому не делая, спустилась на улицу. Она была в Париже, она не была обременена никакими заботами, никому ничего не должна – следовало воспользоваться этим и, не обращая ни на что внимания, получить от своего пребывания в Париже столько радости, сколько он мог ей дать.

Она снова доехала на метро до станции «Сен-Мишель», вышла там и отправилась бродить по Латинскому кварталу. В одном этом сочетании слов – Латинский квартал – было нечто такое, что тянуло ее сюда сильнее магнита. А в переливах его улочек и переулков была чудодейственная врачебная сила; они действовали на нее, словно к тому месту в груди, где должна была находиться душа, прикладывали некий лечебный пластырь.

То и дело ее слуха достигал укол русской речи. То это была экскурсионная группа – и Маргарита тотчас направляла свои стопы в сторону от нее, то оказывалась фланирующая пара, как правило, женщина с мужчиной, – и Маргарита подгребала поближе, вслушивалась, стараясь остаться незамеченной, в их разговор, но всякий раз выяснялось, что это также туристы-соотечественники, во всяком случае, не местные русские, и она в конце концов отгребала и от них.

Маргарита искала каких-нибудь русских, живущих здесь постоянно. Вроде того же Владислава. И была уверена, что найдет. По-другому просто не могло быть.

Искала она – нашли ее.

Маргарита попала на улочку галерей. Переходила из одной в другую, скользила взглядом по развешанным на стенах картинам с пришпиленными к ним карточкам с ценами, некоторые картины ее привлекали, и она останавливалась около них, рассматривала внимательнее. Посетителей в галереях, несмотря на уличные толпы, было далеко не в избытке, кое-где – вообще никого, кроме нее, и услышать здесь русскую речь она не ожидала никак.

– Простите, вы не из России? – произнес рядом с ней женский голос, она повернулась – перед нею стояла, улыбалась совершенно французской, невероятной в России приветливой ясной улыбкой молодая женщина чуть постарше ее, и весь вид женщины тоже был абсолютно французский – прическа, макияж, одежда, – чего, знала Маргарита, не сказать о ней самой.

Тем не менее она была потрясена.

– Ничего себе! – проговорила Маргарита. – На мне что, написано?

– У вас удивительно славянское лицо, – продолжая улыбаться ей своей французской улыбкой, сказала женщина. – Знаете, как соскучишься здесь по родным лицам – видишь издалека, будто маяк светит.

В груди у Маргариты радостно запело. Это была удача.

– Живете здесь, да? Парижанка? – спросила она.

– Парижанка, – с некоторой иронией отозвалась женщина.

– Но? – показала, что уловила ее иронию, Маргарита.

– Да нет, парижанка, парижанка, – покивала женщина. – Просто сам Париж, он ведь небольшой. А все остальное – пригороды. И у каждого свое название: город такой, город такой. Я живу в пригороде. Но если по существу, то все это, конечно, один город.

Для Маргариты подобное было новостью.