– Нет, все же? – нажала на нее Маргарита.

– Идти на панель, – сказала Галя. – Другой работы нет. Кому ты нужна.

Маргарита потерялась. Слишком неожидан был Галин ответ.

И утратила осторожность.

– Нет, как же, а вот я знаю… слышала, – с косноязычной сбивчивостью понесла она, – художники, и кто бизнесом… и вообще всякие другие… находят свою нишу…

– А вы что, хотели бы найти здесь себе работу? – спросила Галя.

Делать было нечего, следовало раскрываться. Да и как иначе, не раскрывшись, она бы выяснила то, что ей требовалось.

– Я бы хотела, Галя, – сказала она, – чтобы просто чем-то заниматься. Каким-то делом. Ну, и чтоб это приносило какие-то деньги. Пусть и небольшие. А то у меня… Я в Париже как раз с соотечественником, – она выделила голосом это слово, усмехнулась, – и он, видите ли, вроде вашего французского мужа, не хочет мне помочь ни с каким устройством… хочет, чтобы я только дома, никуда… я просто не знаю…

Она начала снова сбиваться в косноязычие, потому что Галя, держа чашку со своим капучинно у губ, смотрела на нее совсем иным, чем еще минуту назад, без следа прежнего открытого доброжелательства, пронизывающим, испытующе-жестким взглядом.

– А вы же сказали, Рита, – опуская чашку, проговорила она, – что скоро в Россию?

– Может быть, придется, – подтвердила Маргарита.

– Нет, а точнее?

– Ой, я не знаю. – Маргарита видела, что Галя спрашивает ее не просто так, с каким-то смыслом, но что именно стоит за этим ее вопросом, было Маргарите не ясно. – А что? – спросила она сама.

Галя помолчала. Маргарите было отчетливо видно, Галя колеблется. Как она сама минуту назад перед тем, как раскрыться.

– Мне, Рита, нужно кое-что передать в Москву. – Галя решилась. И взгляд ее вновь стал полон ясного, улыбчивого доброжелательства. – Я бы хотела, чтобы вы захватили с собой. Ничего тяжелого, рук не оттянет. – И, словно предупреждая вопрос Маргариты, потрясла головой: – Не наркотики, нет, упаси Боже! Микрофоны. Три микрофона. Сможете? Можно было бы, конечно, послать почтой, но посылать обычной… это все-таки микрофоны, не табуретки. А экспресс-почтой – дорого невероятно, никакого смысла. Вы спрашивали о приработке. Вот как раз самое то, ответ на ваш вопрос. Здесь подешевле, в России подороже. Был бы спрос. Захватите? Сможете?

Маргарита слушала Галю – и ее все сильнее сотрясало от внутреннего смеха: решили две шельмы обвести друг друга вокруг пальца. Она хотела использовать Галю, а та – ее. Вот и вся тоска по свежим славянским лицам. Куда смешнее!

Но обмануть Галю – нет, это было невозможно. Как она могла обещать ей что-то?

– Нет, вы знаете, – сказала Маргарита, когда Галя умолкла, – я все же пока не собираюсь обратно. Я просто о том, что не могу исключить возможности… но, в принципе, нет, в ближайшее время не собираюсь. Пока я здесь.

Галино лицо, исполненное живых, ярких чувств, вмиг, будто внутри нее сработал некий выключатель, потеряло всю свою живость и яркость, и взгляду Маргариты предстала серая остывшая пустыня. Маргарита, взявшаяся было, наконец, за свою чашку, невольно поставила ее обратно на блюдце, – так неожиданно было это превращение.

Галя, между тем, напротив, быстро, в несколько глотков допила свой капучинно, взяла влажную салфетку, обмахнула губы, бросила на стол и встала.

– Ладно, Рита. Рада была познакомиться. Жалко, что вы меня обманули.

– Я? Обманула? – Маргариту оглушило. Чего-чего, а такого она не ожидала никак.

– Обманули. Будто бы скоро уезжаете в Россию. Заставили потерять с вами напрасно время.

Галя двинула стулом, вышла из-за стола и пошла по проходу к выходу. Маргарита смотрела, как она идет, и физически ощущала на лице брызги слюны. «Как оплеванная», – так она себя сейчас чувствовала. Рука непроизвольно даже поднялась и мазнула по лицу – стирая невидимую слюну. Это уже получалось не смешно. Одна, может быть, и была шельмой, но другая просто гадиной.

Остывший «эспрессо», показалось, имел вкус бурды. Словно в каком-нибудь московском «Русском бистро». Маргарита медленно выцедила его, промокнула губы салфеткой, нашла в сумочке какой-то полиэтиленовый пакет, ссыпала в него с блюдец орехи, завязала, толкнула на дно и стала ждать официанта. Счет, поднесенный летающим официантом на подносе, заставил ее содрогнуться. Кафе драло за свою респектабельность не безжалостно, а со всею лютостью. Денег в кошельке Маргарите хватило только-только. Не осталось даже нескольких франков официанту на чай. Что, правда, было отрадно, официант ни единой мышцей не выказал ей своего огорчения, лицо его не изменило своего весело-любезного выражения, словно все оно так и должно было быть. «Мерси, мадам», – произнес он, слегка наклоняя голову, и от избытка благодарности в Маргарите промелькнуло желание поцеловать его в сквозящую теменную лысинку.

Она шла бульваром Сен-Жермен, даже не поглядывая на витрины магазинов вокруг, сосредоточенно устремив взгляд перед собой – непонятно куда, ничего не видя и не замечая, – и в голове, будто склеенная в кольцо магнитная лента, крутилась одна и та же мысль: как замечательно они разговаривали с Галей. Такое понимание друг друга – будто одна речь на двоих, так легко было с нею, так дружественно, и даже одинаковые сигареты «Вок» в сумочках…

22

Дождь шел вторую неделю. Облака паслись над самыми крышами домов, едва не заглядывая в окна. Париж посерел, улицы его источали уныние, стада мокро блестящих машин у тротуаров казались брошенными хозяевами сгнивать под низвергающимся с неба водопадом.

Дождь прекращался на час, на два – дать напомнить о себе солнцу, – и облака наваливались снова, снова сверху сеяло, лило, хлестало. День ото дня все больше холодало, по утрам, когда Маргарита закрывала окно в спальне, изо рта у нее, смешиваясь с водяной взвесью на улице, шел пар. Праздник вживания в Париж закончился, начались будни.

Маргарита, как и хотел Владислав, безвылазно сидела дома и тупо глядела ящик, перескакивая с канала на канал да крутя кассеты с американскими фильмами. В фильмах она хотя бы понимала, о чем речь. Книг у Владислава в доме не было ни одной. Перескакивала с канала на канал, смотрела фильмы – и ждала Владислава, как выразилась Галя, с начищенной штучкой. Можно сказать, получила Натальину жизнь, только Наталья – в Москве на Гончарной, а она на Коперника во французской столице.

Единственно куда она выходила – это в магазин, стараясь попасть в прогалину между дождями. Набирала сумки еды – и неслась обратно. От каждого посещения магазина Маргарита старалась теперь как можно больше заначить. Не пятьдесят франков, так сорок, не сорок, так тридцать, а то и двадцать. «Да ты куда их деваешь, опять закончились?! – недовольно вопрошал Владислав, когда она в очередной раз требовала у него денег. – Ты в Москву, что ли, отовариваться ездишь?» – «Нет, только собираюсь», – неизменно что-нибудь вроде такого отвечала ему Маргарита. Она и сама не очень-то понимала, с какой целью заначивает деньги, копит их, всякий раз, как добавлялась новая порция, пересчитывая накопленное. Ею овладела страсть некоего рода стяжательства. Она хотела набрать как можно больше денег. «На всякий случай», – звучало в ней – словно она перед кем-то оправдывалась.