Литвинец давно уже не улыбается, он серьезен и сумрачен. Улыбка, всего несколько минут назад дрогнувшая на его губах, была мимолетной и случайной. Не видел Литвинец ничего веселого в этой жизни, наоборот, с каждым годом она казалась ему все гнуснее.

От некогда уважаемого положения начальника милиции, от той власти, которую прежде давала эта должность в большом полуторамиллионном городе, остался пшик, фикция, мыльный пузырь. Вот пришла к нему сегодня женщина, поддержки пришла искать, защиты, а он, Литвинец, говорит: «Не туда ты, дескать пришла, иди к Мельнику, темному человеку, потому что лишь он защитит, лишь он поможет, станет опорой и надеждой, а я, Григорий Литвинец, полковник милиции, есть последнее дерьмо, униженно склоняющее голову перед мразью, которую, еще будучи опером, давил, как гадов ползучих…»

Жгучее, забытое, давно не тревожившее его чувство стыда болезненно заворочалось внутри, покалывая, как металлическая стружка, острыми зазубренными краями, впилось в раскалывавшуюся с похмелья голову.

Ведь догадывался Литвинец, что Мельник, словно ворон, распластал над городом черные крылья… Он же при своей должности всеми квартирами и крутит. Одним лишь извинял себя Литвинец. Не похоже, что в истории с квартирой племянника этой учительницы замешан именно Мельник. Слишком все противозаконно и примитивно обстряпано. Не его почерк. Он обделывает квартирные махинации тоньше, изящнее… «Любитель изящного, твою мать…» — с горечью подумал Литвинец.

Что произошло? Как произошло? Но произошло. Чудноватая женщина, и напористая и растерянная одновременно, стала последней каплей, переполнившей чашу унижений, из которой давно уже хлебал Литвинец. Внутри у него будто что-то взорвалось, требовало выхода, исхода, логического конца — и не было сил терпеть этот сжигающий нутро огонь, не было сил смириться, признать себя тварью дрожащей, червем ползучим, которого легко раздавить, стоит лишь наступить на него.

«А эти… — с горечью подумал Литвинец о соратниках-милиционерах. — Сколько среди них осталось таких, которые не дрогнули, не соблазнились бандитскими кровавыми деньгами, бандитским расположением?! Остались, конечно, мир давно погиб бы, не будь на свете людей честных и порядочных… Остались… Но много ли? Висяки у них, понимаешь!»

— Знаем эти висяки! — вслух пригрозил Литвинец.

А что творится за этими стенами? Если специалист потолковее, то предпочитает консультировать мошенников и бандитов, потому что те больше платят. По оперативным сводкам, среди таких консультантов числятся профессора, ученые с громкими, известными на всю страну именами.

Литвинец знает и это.

Группа адвокатов, причем далеко не самых худших в городе, напротив, грамотных и ловких, организовала частную контору и консультирует бандитов не после совершения преступления, когда суд грядет, а до того — советуют, как наиболее безопасно с точки зрения законодательства совершить разбойное нападение, должностное преступление и даже убийство.

И это Литвинец знает.

Но схватить за руку, доказать, привлечь к ответственности ему слабо.

Слабо!

Он только и умеет, что ловить плотву-рыбешку. А то, что почти все мелкие шайки в городе истреблены, — не его заслуга, не милиции. Это крестные отцы вели войны и чистили город, утверждая власть своих сильных, вооруженных до зубов банд, циничных и жестоких, ни в какое сравнение не идущих с прежней уголовной шелупонью, промышлявшей квартирными кражами и рэкетом, которыми пестрели раньше оперативные милицейские сводки. Теперь же в них преступления куда более страшные — заказные убийства, расчлененка, торговля оружием, наркобизнес, работорговля, похищение детей…

Единственное, чем откупился от своей совести начальник милиции, что он мог сделать и что в свое время сделал, — не стал вмешиваться в кровавые разборки между бандами, предоставляя им возможность, как паукам в банке, уничтожать друг друга.

Литвинец мысленно вернулся к утреннему докладу о разгроме подпольных цехов, производивших фальшивую водку, и убийстве ларечного короля Фогеля, человека криминального. Многое в этом деле прояснил неожиданный рассказ учительницы.

«Да, — подумал он, — разворотила ты осиное гнездо! Оно бы и хорошо, но беда, что осы жалят не только друг друга, роем пронесутся теперь над городом, и немало невинных пострадает от этого роя».

В последнее время в городе было относительно тихо. Так казалось, потому что затихли шумные войны группировок, а если и постреливали бандиты друг друга, то не часто и как-то незаметно.

Городские же власти давно живут по принципу Алкивида.

Была у древнегреческого полководца собака с красивым пушистым хвостом. Заметив, что афиняне восхищаются хвостом собаки, он велел его отрубить. А когда донесли, что горожане жалеют собаку, а его осуждают, Алкивид засмеялся: пусть, дескать, делают, что хотят, лишь бы не мешали мне управлять городом.

«Вот и у нас так», — подумал Литвинец, вспомнив притчу о собачьем хвосте.

И у нас.

Злые, трезвые мысли дерзали стиснутую раскаленным железным обручем голову Литвинца, а под левой грудью что-то дергалось, больно ударяясь о сетку из ребер.

Замутила Зоя Иннокентьевна душу начальнику милиции, замутила.

* * *

Бывший фээсбэшник, а ныне бандитский стукач Александр Ворбьев, безусловно, умел ловко добывать ту или иную информацию, которую перепродавал различным криминальным группировкам. Нельзя отказать ему и в умении, оттолкнувшись от незначительного факта, выстроить четкую и верную схему того или иного события. Но в предположении, высказанном как-то в разговоре с главой преступной группировки Эстетом, Ворбьев ошибся. А предположил он, будто следователь прокуратуры Казанцев, руководивший разоблачением одной из самых крупных квартирных банд в городе, известной под именем «ассенизаторов», оставил на свободе главаря Горелина намеренно, в интересах следствия, имея какие-то свои соображения, идеи, далеко идущие планы.

Возможно, Казанцев так бы и поступил, если бы обладал более-менее четкими сведениями о связях Горелина и надеялся, что тот, оставшись на свободе, принесет следствию больше пользы, выведет на человека, который существовал пока только в смутных догадках Казанцева.

Да, наверное, Казанцев так бы и поступил.

Но на самом деле все было иначе.

Горелина не арестовали по другой причине — он затаился, лег на дно, возможно, уехал из города, когда разгром банды «ассенизаторов» только начался.

Самой крупной рыбой, попавшей тогда в сети прокуратуры, был Георгий Долгушин. Он действительно был не последним человеком — организовывал похищение людей, руководил пытками, добывал нужные подписи жертв, устранял несговорчивых и свидетелей. Но ни один из руководителей риэлторских фирм, к слову, в криминале не замешанных, что тоже было проверено прокуратурой,