А подумать было о чем. Поскольку я полностью исключал возможность того, что оказался в этой комнате по недоразумению, следовательно, нужно было найти причину, которая привела меня сюда. С поводом все было ясно: меня поймали на требовании пройти перерегистрацию разрешения на владение огнестрельным оружием, как форель на искусственную мушку. Вообще-то я форель никогда не ловил, но примерно представляю себе, как все это происходит. Причина же была абсолютно неясна. Если чекистам понадобилась какая-то информация, которой, по их мнению, я мог владеть, то совсем не обязательно было устраивать весь этот спектакль. Достаточно было бы просто вызвать меня в Комитет повесткой или даже обычным телефонным звонком, и я бы прилетел как миленький. Правда, согласно закону, я был обязан предоставлять информацию НКГБ только в том случае, когда речь шла о государственных интересах. Но, в конце концов, кто определяет, что именно входит в сферу вопросов, имеющих отношение к государственной безопасности, если не сам НКГБ? Из всего вышеозначенного я мог сделать вывод, что в данном случае речь шла о деле, которое никак нельзя было притянуть к вопросам национальной безопасности. Или… Тут я невольно хмыкнул. Или же чекисты пока еще и сами не знали, какую именно информацию хотели от меня получить. Но при этом были уверены или, быть может, только подозревали, что она у меня имеется. В комнату-камеру меня посадили скорее всего в расчете на то, что, хорошенько обдумав в одиночестве свое положение, я, конечно же, приду к выводу, что с НКГБ лучше сохранять теплые дружеские отношения, и сам все выложу, как только мне будет предоставлена такая возможность.

Будучи человеком разумным да к тому же еще и реально мыслящим, я прекрасно понимал, что НКГБ является неотъемлемой и к тому же еще весьма весомой частью нашей жизни и, нравится мне это или нет, определяет многие правила из тех, по которым нам приходится жить. Не было никакой необходимости оказывать на меня давление для того, чтобы получить необходимую информацию. Я и сам с удовольствием поделился бы с бравыми чекистами тем, что знал, если бы имел хоть какое-то представление о том, что именно им было нужно. Но по натуре я был необычайно обидчив. И особенно сильно я обижался на тех, кто без объяснения причин сажал меня под замок и оставлял в полном одиночестве в то самое время, когда всего в нескольких шагах отсюда меня ждал друг и свежее пиво. Такую обиду я не собирался прощать. И теперь, как я полагал, чекистам придется изрядно потрудиться, чтобы вытянуть из меня необходимую информацию, – нелегко разговаривать с человеком, старательно и, что самое главное, умело изображающим из себя недоумка, для которого каждое слово имеет только одно совершенно конкретное значение.

Окинув взглядом стены комнаты, я не увидел на них ни единой надписи, из чего сделал вывод, что нахожусь не в камере для временно задержанных, а в комнате для допросов. Обойдя стол, я обнаружил, что стул не был привинчен к полу, как табурет, что также подтвердило мою догадку. Попытавшись открыть стол, я потерпел неудачу – обе его тумбы были заперты на ключ. Скорее всего замки были не настолько сложные, чтобы не суметь открыть их с помощью пары простейших отмычек, которые я всегда носил с собой на связке с ключами, но я решил, что, очевидно, не найду там ничего достойного внимания, но при этом могу вызвать недовольство хозяев, вполне вероятно, наблюдавших сейчас за мной.

Засунув руки в карманы брюк, я пару раз прошелся по комнате из конца в конец. Не найдя более никакого объекта для применения своих умений, я сел на табурет и посмотрел на часы. Гамигину придется подождать меня. Но он находился в куда более выгодном положении, нежели я, поскольку в двух шагах от него стойка с несметным числом кранов, тянущихся от бочек с пивом, которые могли помочь скоротать долгое ожидание. Мне же, как я полагал, предстояло скучать в одиночестве не один час.

Не один, не два и даже не три часа провел я в мрачной комнатенке в ожидании явления представителя Комитета, чином не ниже майора, который проникновенно глянет мне в глаза и с укором, весьма многозначительно произнесет: «Ну что же вы, господин Каштаков…» Самым обидным было то, что, пребывая в состоянии полнейшей неопределенности относительно того запаса времени, которым я располагал, я не мог сосредоточить свой мыслительный процесс ни на одной из тех проблем, которые не мешало бы тщательно обдумать. О какой сосредоточенности могла идти речь, когда каждую минуту я ожидал зловещего скрежета дверного замка. Без малого четыре часа оказались потрачены впустую!

Но зато появившийся в начале шестого чекист не обманул моих ожиданий. Это был даже не майор, а подполковник. К тому же знакомый мне по делу о краже из номера гостиницы «Балчуг», когда у одного из немецких туристов был похищен фотоаппарат. Мне удалось найти жулика, но оказалось, что он работал на НКГБ, агенты которого подозревали, что немец занимается шпионажем. Но на фотопленках, которые оказались у меня, не было ничего, кроме жены немца, пышнотелой пожилой матроны, снятой на фоне обычных городских пейзажей. Как я понял, НКГБ собирался пришить немцу дело о шпионаже, чтобы продемонстрировать Градоначальнику свою бдительность и служебное рвение. В принципе немцу и его жене ничего не грозило, кроме высылки за пределы Московии в двадцать четыре часа. Но мне стало жаль этого добродушного толстяка, любителя пива и баварских колбасок, который никак не мог понять, что же с ним происходит, и я отказался передать пленки представителю НКГБ. «Неужели вы не понимаете, господин Каштаков, что прежде всего вас должна беспокоить ваша собственная судьба, а не судьба зажравшихся немецких бюргеров? – удивленно спросил меня тогда еще майор НКГБ Вячеслав Малинин. – Вы же гражданин Московии». И, что самое интересное, глядя на него, я видел, что он и в самом деле не понимает, почему я поступаю вопреки здравому смыслу.

Этот случай имел место в те времена, когда я только начинал свою деятельность в роли частного детектива. С тех пор прошло почти два года, а я кем был, тем и остался. А вот для майора Малинина годы даром не прошли – теперь на его погонах имелись не только два просвета, но еще и две очень милые звездочки. Чего это ему стоило, можно было судить по лицу подполковника, на котором застыло выражение вселенской скорби и нечеловеческой усталости. Глядя на складки дряблой кожи под глазами, на щеках и под подбородком Малинина, мне хотелось верить, что в его возрасте – а был он всего лет на пять или семь старше меня – я буду выглядеть более привлекательно.

– Здравствуйте, господин подполковник, – приветливо улыбнулся я чекисту, всем своим видом давая понять, что нисколько не в обиде на него за то, что он немного задержался.

– К стене! – рявкнул выскочивший из-за спины подполковника краснорожий сержант, тот самый, который привел меня в эту комнату.

Я недоумевающе поднял бровь.

Влетев в комнату, сержант схватил меня за шиворот, рывком поднял с табурета и ткнул носом в стену. Это было совершенно некстати, поскольку нос у меня еще не зажил после нападения Симонова головореза. Плохо соображая, что делаю, я с разворота ударил сержанта локтем в живот. С таким же успехом я мог бы попытаться пробить кирпичную стену. Краснорожий даже не поморщился, только крепче прижал меня к стене да еще при этом и наступил воняющим ваксой сапогом на мою шляпу, упавшую на пол.