Развитие исторической и филологической науки в области славянорусских исследований, прежде всего, массовый археологический материал требовали осмысления источников вне сложившихся или навязываемых официозных тенденций и стереотипов.

Осознание этих требований привело уже в 1970-е гг. к инициативе по изданию зарубежных источников по истории народов СССР, в том числе скандинавских, призванных пролить свет на русско-скандинавские отношения. Инициатор этого направления в историографии В. Т. Пашуто охарактеризовал призвание варягов как результат договорных отношений между предгосударственной конфедерацией племен севера Восточной Европы и дружинами варягов: договор — «ряд», по которому призванные князья должны были подчиняться законам (правде) призывающих племен, стал основой развития русской государственности (Пашуто 1965. С. 86; Пашуто 1974. С. 103, 110)[108].

К близким заключениям пришел тогда же В. Л. Янин, усмотревший в призвании варягов победу исконной (родоплеменной) вечевой традиции над амбициями агрессивной княжеской власти. Это заключение основывалось на археологическом исследовании культуры Новгорода: ее самобытность была очевидной (см. переиздание работ — Янин 2004. С. 11–12). Параллельно археологические источники по «норманнской проблеме» исследовались на семинарах при кафедрах археологии ЛГУ (рук. Л. С. Клейн) и МГУ (Д. А. Авдусин) (см. Клейн 2008). Уже в 1990-е гг., когда стало возможно открытое обсуждение спорных проблем русской истории, Е. А. Мельникова и автор опубликовали работы, посвященные проблемам договора («ряда») в становлении государственности и месту легенды о призвании варягов в формировании древнерусской историографии (Мельникова, Петрухин 1991; 1995; Мельникова 2011).

За прошедшее десятилетие появились принципиально новые исследования упомянутых в варяжской легенде древнейших русских городов — Новгорода (Городища) (Янин 2001; Носов, Горюнова, Плохов 2005), Ладоги[109], Полоцка (Полоцк 2012), Белоозера (Захаров 2004) и Изборска (Седов 2007), а также Гнёздова и Киева, без учета которых трудно представить начальное развитие городской сети и государственности (см. главу VII). Расширились исследования скандинавских древностей в бассейне Балтийского моря, в том числе в славянском мире (работы И. Янссона, В. Дучко и др.)[110]. По-новому стали интерпретировать отношения внутри собственно славянского мира, в том числе между славянами севера Восточной Европы (словенами) и балтийскими славянами (А. А. Зализняк, В. Л. Янин, ср. в главе III).

Особое значение приобретают данные нумизматики, позволяющие представить циркуляцию ценностей в формирующейся городской сети (работы Т. Нунана, Р. Ковалева, А. Фомина и др.). Систематизированы новые данные по памятникам рунической письменности, ранней картографии (Е. А. Мельникова), значительно расширившие источниковую базу «варяжской» проблемы.

Наряду с этим введением в научный оборот новых данных сформировалась тенденция к реанимации традиционного антинорманизма — включающая как тиражирование без научного комментария работ Д. И. Иловайского и С. А. Гедеонова, так и составление эпигонских сочинений, пытающихся подменить исторический анализ старыми догадками о происхождении названий «русь» и «варяги», конструкциями вроде «Русского каганата» — варианта Приазовской Руси Иловайского и т. п.[111] Эти казусы современной историографии получили своевременную оценку в научной литературе[112].

Собственно сюжет легенды о призвании князей в научной литературе интенсивно обсуждается в связи с традиционной проблемой: насколько книжная легенда (и разные ее варианты), зафиксированная на рубеже XI и XII вв., соотносится с историческими реалиями IX в. Принципиальное соответствие мотивов варяжской легенды исторической ситуации IX в. не вызывает сомнения у исследователей, знакомых с источниками. Ясно, что разноплеменное население, концентрирующееся в городских («предгородских») пунктах на трансконтинентальных водных путях, прежде всего в Новгороде и Ладоге, должно было договариваться с дружинами скандинавов, идущими на ладьях по этим путям. Исследователей интересует, где состоялся договор и сел вначале призванный князь — в Ладоге (как говорит «ладожский вариант легенды в Ипатьевском списке «Повести временных лет»), или в Новгороде (на чем настаивает Новгородская первая летопись, отражающая «начальный» летописный свод)? Была ли Ладога «первой столицей Руси», и что в этот период представляла собой Русь?

Вторая и более существенная для понимания начальной истории Руси проблема — хронологическая: материалы Ладоги и Городища содержат синхронные летописным датировкам древности середины — второй половины IX в., но схожих скандинавских древностей нет ни в Изборске, ни в Бело-озере. Более того, в гнёздовских курганах и в Киевском некрополе скандинавские дружинные древности относятся к X в. Хронологический разрыв между дружинными древностями севера и юга Руси «совпадал» с теми периодами княжения Рюрика и Олега (Игоря), которые были лишены точных дат и определенных «событий», что провоцировало на прямолинейные конструкции по-новому датированных исторических событий («деконструкции» летописной истории).

Недавним энтузиастом такой «перестройки» древнерусской истории выступил К. Цукерман (Цукерман 2007). Если варяжская русь обосновалась на днепровском пути лишь к X в., значит, призвание должно было состояться незадолго до рубежа IX и X столетий, а достоверные даты княжения Игоря (поход 941 г. на греков) приближаются ко времени начала династии. Цукерман не отрицает последовательности событий, описанных в летописи: более того, он причисляет к своим заслугам сопоставление летописных данных с нумизматическими. К. Цукерман считает, что кризис в поступлении восточного серебра в Европу, который Т. Нунан датировал последней четвертью IX в., отражает летописное известие об изгнании варягов, собиравших дань со славян, за море (в летописной датировке — 862 г.; мотив, предшествующий призванию). Летопись не оставляла данникам времени на раздумье — изгнание варягов описывается в той же статье, что и призвание (правда, введение дат в летописное повествование разбивало более ранний текст, и летописец обозначил «пустыми годами» время, которое прошло между рассказом о варяжской и хазарской дани с восточноевропейских племен — под 859 г.). Цукерман (признавая за варягами монополию на доставку серебра в Европу?) уделяет размышлениям о призвании четверть века.