слово взял Володя и сказал, что ее никто не уполномочивал говорить такое, что у нее нет доступа к подлинной информации, она видит жизнь из очереди, а вот он, Володя, отнюдь не считает Сибирь колониальной зоной, а считает ее опорной базой могучей и единой экономики государства, каковой она на самом деле и является.

Потом взял слово другой коллега и, назвавшись, с ухмылкой добавил к своему имени: «Каннибал эры космического средневековья», потом говорил Сережа, добродушный анекдотчик, и тоже отмежевался от Шуриного выступления, заявив, что на его родине, куда он ездит в гости, не то что средневековья, а вообще никаких социальных проблем.

И так, не успел петух пропеть зорю, как трижды отреклись от Шуры. Но ничего, она натренирована. Сто раз уже оставалась в одиночку перед лицом опасности.

Она выключилась из всего дальнейшего, сидела себе на этой встрече с краю, со своими мыслями и утешалась тем, что вспоминала голос Ивана по телефону из далекой страны — он говорил, как здорово она придумала, это будет замечательно, если у них родится ребенок. Фантастически здорово.

Но уже она рада была, что он уехал, что все кончилось. Уже не по силам, не по возрасту ей было держать это напряжение любви. Может, и на встрече этой она сорвалась — от нервной усталости. Машина набрала скорость и потеряла управление — прыгай!

Гораздо было б лучше, если бы Иван вчера не вернулся. Отправился бы к себе спать, и всё. Но он вернулся. Чуть после одиннадцати, не заходя в свой номер. Она мгновенно встрепенулась из сна на его стук. Лицо его выражало беду и счастье. Такую любовь грех обмануть. Ей надо соответствовать. Иначе получается предательство каких-то высших, редких сил природы. Почва истощена, чернозем истрачен, остался один подзол, а надо питать этот райский тропический плод.

Высшие силы любви почему-то совсем вытесняют секс.

И пусть бы его, но они должны это сделать, заявила Шура, потому что она хочет получить от него ребенка.

И тогда это произошло.

И Шура спокойнешенько заснула.

Что самое странное — чего с нею во всю жизнь не было ни разу: она действительно хотела, чтобы осуществилась таинственная эта завязь. Ее странно волновала возможность присвоить жизнь ненаглядного Ивана в новом существе, а самого Ивана отпустить на все четыре ветра.

Когда она через какое-то время проснулась, то увидела, что он совершенно не спал. Он с каким-то священным страхом смотрел на нее, глаза его светились, проницая темень. Он не мог спать, эта внезапно грянувшая любовь так потрясла его, он должен был осваивать небывалое это событие. Он был тих и страшен. Он был грозен и молчал от какого-то религиозного ужаса перед тем, что с ним происходило.

— Спи, — жалобно, с испугом попросила Шура.

— Нет, — отвечал, — спи, а я буду так.

Но нельзя было оставить его одного с тем, что в нем творилось. Вот так гикнешь легкомысленно в горах — позабавиться эхом — и снимешь лавину. Вот что она сделала. Теперь должна держать ответ. Может, еще и потому сорвалась назавтра на клубной встрече. Отвечать-то на том же уровне не по силам.

Хотелось спать. Уже она чувствовала досаду и раздражение — от невозможности соответствовать. Любовь или окрыляет или — когда сил мало — отягощает сердце.

Утром с облегчением она распрощалась с ним. Хотя время еще было, и они могли бы провести его вместе. Но степени чувства ничто — ничто! — не могло соответствовать. Такое чувство можно лишь постепенно изживать во времени на большом расстоянии, а тотчас его ничем реализовать невозможно. Он ушел к себе в номер один.

Спустя час в вестибюле отеля Шура видела его, но не подошла: уже это было мучительно. Сам вид его был ей теперь неприятен: душа, перегрузившись, сбрасывала лишнее добро.

И он не подошел и не окликнул: возможно, то же самое испытывал.

Он не подошел, но оставил для нее у портье конверт. Он хотел, чтобы потом, когда его уже не будет, его воздействие на Шуру длилось и приносило ей что-то новое. Он не хотел оставить ее одну, без себя.

В записке он написал, что этот чужой город без них двоих осиротеет... Детский примитивизм этой фразы следствовал только из умопомрачения любви.

А ребенок — что ж, эта сумасшедшая идея возникла у Шуры стихийно из ее инстинкта приходить на помощь. Инстинкт сделал свое дело, но что же дальше?

Когда через день она садилась в самолет, отправляясь в отечество, тут и почувствовала: в организме полная весна, по жилам бродили соки новой жизни, как в весеннем проснувшемся дереве, внутри ствола ворочались и перетекали с места на место какие-то жизненные сгущения и плотности — по всему фронту шел захват организма другим организмом, оккупация...

И она безоружна, беспомощна, она сидит в самолете рядом с Володей, и он активно занят тем, что, суетясь как паук, старается заткать наглухо память о своем предательстве. Он хотел бы заполучить ее прощение, но так, чтоб она не заметила, что он виноват. Он говорил, как она не права была в словоупотреблении. Она все, дескать, говорила верно, но не теми словами, и вот возникал ненужный смысл и ненужный эффект. Да, мы действительно молодая нация, у нас все впереди, но зачем же называть это средневековьем?

Володя, отвечает она ему рассеянно, прислушиваясь к внутренней оккупации, каково выносить на себе в таких вот поездках политическую ненависть маленьких народов к твоему государству? Ненависть эта страшна именно бессилием, и государство твое страшно тем, что может пренебречь этими маленькими ненавистями. Перед лицом слабого и беззащитного народа наше навязчивое могущество постыдно, да, постыдно, приходится стыдиться...

Ничего, больше не придется, злорадно утешил ее Володя, больше у тебя не будет случая.

...стыдиться даже и своего языка, продолжает, не особенно вслушиваясь в его злорадство, Шура, который зависимые от нас страны должны понимать с обязательностью. Не постыдно ли это неравенство? А видеть их «идеологический» страх, от которого мы сами уже почти избавились? Помнишь, этот официальный болгарин рассказал анекдот про перестройку и ускорение только после предисловия, что может его рассказать, потому что услышал его от секретаря ЦК. Для чего ему понадобилось это пугливое предуведомление? Это многолетний след нашего кулака, нашей хватки у них на шивороте. И