Несомненно, на камее изображена его мать, только несколько моложе. Неизвестному мастеру удалось передать в камне надменность во взгляде царицы и чуть заметную складку у края губ, которая в минуты гнева делала жесткими эти красивые уста.

— Откуда у тебя эта гемма? — обратился к Манесу Митридат.

— Долгая история… — Манес отвел взгляд, не желая делиться своими разбойными подвигами. — Лучше скажи, такова ли твоя мать на самом деле, какой изобразил ее резчик? Мне не довелось увидеть ее наяву.

— В жизни она еще прекраснее, — ответил Митридат, — но и это ее изображение нисколько не погрешило против истины. Можешь мне поверить.

Митридат вернул гемму Манесу.

— Охотно верю тебе, Митридат, — восхищенно проговорил Манес. — Твоя мать — божественная женщина! Она и неприступна, как богиня! Сколько раз я отправлял к ней послов с предложением пойти за меня замуж с дарами, достойными ее красоты. Она неизменно отвечала отказом и возвращала подарки. От отчаяния я и занялся грабежом ее владений, желая хоть таким образом обратить на себя внимание.

Манес помолчал, затем продолжил:

— Мой род древнее понтийских и вифинских царских родов.

Самый первый понтийский царь Митридат Основатель начинал царствовать не где-нибудь, а в Пафлагонии в крепости Кимиаты у подошвы горной цепи Ольгассия. Он опирался на пафлагонцев, которые помогали ему завоевывать Понт. Потомки Митридата Основателя сделали центром своего царства долину Хилиокомон, где проживает много персов. Там же они основали и свою новую столицу Амасию. Вот почему я в какой-то мере считаю себя достойным руки царицы Понта, ведь женой Митридата Основателя была женщина из рода пафлагонских правителей. Персы и пафлагонцы — два самых храбрых народа на земле, брак царицы Понта со мной слил бы наши народы воедино. Представляешь, какая это была бы сила, Митридат!

— Моя мать — эллинка, и ей нет дела до тех общих корней, которые когда-то связывали царей Понта и Пафлагонии, — сказал Митридат. — Она одинаково сильно недолюбливает и персов, и пафлагонцев. Ей чужды здешние боги и обычаи, она не знает ни персидского, ни пафлагонского языка.

— Зато я знаю греческий, — горделиво вставил Манес. Собеседники разговаривали по-персидски. Митридату стало смешно и грустно.

Вот перед ним сидит человек царского рода, который не может похвастаться ни красотой, ни даже правильностью черт своего лица. Своим поведением и манерами Манес ничем не отличается от своих слуг и телохранителей, людей грубых и невежественных. Тем не менее он считает себя достойным руки его матери, полагая свое царское происхождение достаточным основанием для такого брака. Даже при знании греческого владыка пафлагонцев вряд ли сможет общаться на равных с царицей Лаодикой, женщиной неглупой и разносторонне образованной.

Митридат не знал, какими словами объяснить это Манесу, чтобы не задеть его самолюбия. Не знал он и того, как разубедить его не стремиться к встрече с той, что занимает все его мысли, поскольку царица Лаодика в первую очередь обратит внимание на грязные ногти Манеса, а не на его греческий, и вряд ли будет в восторге от хвастливых речей пафлагонца.

Манес полагал, что если Митридат по дружбе — он уже считал его своим другом! — замолвит словечко за него перед матерью, тогда, кто знает, может, богоподобная царица Лаодика снизойдет до него.

— Ты скажи матери, что у меня и в мыслях нет лишать трона ее сына, — говорил Манес, выразительно глядя на Митридата. — И если она не желает видеть меня своим супругом, то я согласен быть ей другом. Самым преданным другом!

Для большей убедительности Манес даже постучал себя в грудь кулаком.

Митридат не хотел тешить Манеса пустыми надеждами в деле, исход которого был ему заранее известен, поэтому он перевел разговор.

Митридат привел конницу к Амасии, когда осень была уже в разгаре. Он был удивлен тем, что не встретил свою пехоту ни на обратном пути, ни в долине Хилиокомон.

— Наверно, мы разминулись с пешим войском, — успокаивал Митридата Сузамитра. — Мнаситей не столь хорошо знает наши горы, он мог повести войско более длинной дорогой, мог просто заплутать.

— С ним же Багофан, а он-то знает эту страну как свою ладонь, — возразил Митридат. — Не иначе Мнаситей нарочно подстроил это. Негодяй мстит мне за то, что я в свое время поставил его на место!

В Амасии Митридата дожидалось письмо от матери, прочтя которое он вдруг почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

Мать писала о своей необъятной любви к нему. О той бездне, куда она без колебаний готова ринуться с головой, дабы упрочить их счастье. Она писала, что ждет ребенка, отцом которого является он, Митридат.

«Мой любимый, привыкай к мысли, что отныне ты мне не сын. Мой сын пал от руки Багофана, — было написано в письме. — Я понимаю, тебе трудно переступить через моральные принципы, еще труднее перевоплотиться в двойника, но иначе нельзя, поскольку скрывать мою беременность уже невозможно. Не думай, что я легкомысленно иду на такое. Я долго и мучительно размышляла, прежде чем сделать выбор. Маленькая жизнь, что находится во мне, служит мне оправданием и залогом моей любви к тебе, Митридат. Не материнской любви, но супружеской…»

Далее мать писала, что Митридату не о чем беспокоиться, она все устроит к его возвращению в Синопу. Гергис поможет ей в этом.

«Митридат, ты не потеряешь царство. Ты обретешь его в своем новом качестве вместе с любящей супругой. Задержись в Амасии до тех пор, пока я сама не призову тебя».

Такими словами завершалось послание царицы.

Выронив свиток из рук, Митридат стиснул виски ладонями. Он был в отчаянии. Он чувствовал себя жертвой, уготованной на заклание.

Теперь Митридату стало ясно, кого имела в виду мать, когда говорила ему, что ей скоро предстоит решать не только свою судьбу, но еще одного человека. Она не случайно не называла его имени — ведь этим человеком является ее еще не родившийся ребенок.

«Так вот почему она так странно на меня смотрела последнее время, — думал Митридат. — И похорошела она тоже неспроста. А я-то, глупец, ни о чем не догадывался! Хотя Антиоха предупреждала меня, к чему приводят подобные развлечения в постели».

Митридат был готов рвать на себе волосы от злости на самого себя.

Решение мигом созрело у него в голове: он не допустит рождения этого ребенка! Он не станет сидеть и ждать неизвестно чего, но помчится в Синопу и заставит мать избавиться от плода!

Сузамитра и Тирибаз, провожая Митридата в дорогу, пытались выяснить, что было в письме.

— На тебе лица нет, — говорил Митридату Сузамитра. — Что там стряслось в Синопе? От кого письмо?

— От матери, она больна и просит меня немедленно приехать, — пряча глаза, ответил Митридат и прикрикнул на слуг, взнуздывающих ему коня.