– Как бы нам, брате, меж двух огней не оказаться, – подбросив в костер хворост, тихо сказал Гостой. – Не гунны, не Радомировы, так готы пошлют смертушку. Может, зря мы за ними идем?

– А куда еще нам идти, брате? – Борич с горечью отмахнулся. – Возвращаться назад – верная смерть. Идти вперед – верно, тоже. Заметил, лес редким становится. Скоро степи пойдут – вот там-то мы и замерзнем.

Гостой вскинул голову:

– Тогда остаемся здесь!

– Здесь только ноги протянуть. Что мы за целый день запромыслили? Двух куропаток? И с теми-то – повезло, помогли боги. Не-ет, – Борич упрямо набычился. – Коль уж затеяли идти – так надо идти.

– А хворост? Хвороста-то в степи нет. Замерзнем!

– Из лыж волокушу сделаем, хворосту завтра по пути наберем, сколько сможем. Потащим…

– Мы что же – лошади или быки?

– Придется быками стать, брате. Иначе – смерть!

Гостой подсел к старшему брату, прижался, обнял, заглядывая в глаза:

– Мы выдержим, брате. Обязательно выдержим. И куда-нибудь придем, ведь верно?

– Верно, Гостоюшко.

Парнишка улыбнулся, на ресницах его таяли пушистые снежинки, а в серых блестящих глазах дрожали оранжевые отблески костра:

– Хорошо, что ты у меня есть, братушко!

– И ты…

– А ты… ты нашу матушку помнишь?

– Хорошо помню, – поправив волосы, Борич посмотрел вдаль, в морозную черноту ночи. – Красивая она была, добрая… Как батюшка на охоте погиб, так ни с кем больше не жила, только с нами. А потом… потом боги ее к себе забрали, ты тогда еще совсем малышом был.

– Нет! – Гостой дернул головой. – Кое-что и я помню. Помню волосы, глаза… серые… нет, как небо.

– Все-таки серые, братец. Как и у нас с тобой.

– Нет, как небо! Ну, я же помню. Борич поднялся на ноги:

– Давай, помоги с костром, да спать. Завтра вставать рано.

– К готам пойдем? На том берегу – их селение.

– Может, и сходим. А может… Чего гадать, посмотрим, что скажут боги? Куропатка у нас еще есть… принесем ее в жертву.

Парнишка с готовность кивнул:

– Правильно, брате.

Лыжами сдвинув в сторону тлеющие угли, парни, чуть выждав, расстелили на жаркой земле кошму, приготовили и вторую – укрыться. Подбросили еще в костер хвороста – пусть будут угли, тлеют, в холодную-то ночь не раз и не два приходилось костерок перетаскивать, иначе не уснуть – холодно, мигом замерзнуть можно, не заметишь и как.

– В дом бы сейчас, – подавая брату нож, мечтательно прищурился младшенький. – К очагу теплому, чтоб дым сглаза ел и чтоб тепло-тепло, даже жарко. Вот, брат, хорошо-то!

– Ничего, погреемся еще, Гостойко, погреемся. Куропатка-то где?

– А вона!

Настроившись на самый серьезный лад – а как еще говорить с богами? – Борич, встав на колени, полоснул куропатку ножом, окропил кровью снег, бросил перья да кишки на угли, голову же пока отложил в сторону:

– Гори, гори ясно! Прими нашу жертву, ты, Сварог, и все Сварожичи, и сырая Мокошь-земля. Не дайте пропасть, сгинуть, помогите в пути…

Младший братец, опустившись на колени рядом, также шептал слова молитвы, взывая ко всем богам, которых помнил:

– Помогите, помогите, Сварожичи – светлый Даждь-бог «солнышко», звериный Велес, Перун-громовержец грозный…

Борич скосил глаза:

– Перун-то не наш бог. Никогда его Келагастовы не почитали.

– Все равно. Пусть и он помогает.

– Ладно, пусть.

Согласно кивнув, старший брат поднял со снега окровавленную голову куропатки, поцеловал благоговейно, поднес к костру и, опустив ресницы, зашептал:

– Это тебе жертва, славная Очена-дева, прими ее, пожалуйста, не побрезгуй. Знаю, тебе хорошо сейчас у Сварожичей, у Даждь-бога и Хорса Пресветлого, водишь ты хороводы с небесными девами в вечных летних лугах, средь цветов да трав пряных. Очена, милая, помоги нам, чем уж сможешь, о многом тебя не прошу, светлая дева, лишь о брате – мал он еще, жить да жить, я же… со мной же – как хочешь. Может, скоро соединюся с тобой, милая, будем вместе венки вить, песни петь – Сварога да Сварожичей славить. Очена, Очена-дева…

На глазах подростка выступили слезы, покатились по щекам, высыхая от жара мерцающих углей:

– Помнишь ли, как миловались с тобой, славная Очена?

Я никогда не забуду. Не забыть, не забыть прекрасных очей твоих. Левый глаз – синий, с зеленым блеском, как широкая река в ветреный день бывает, правый – темно-карий, как вода в ручьях, что текут из болота. А волосы твои, а губы… Ах, Очена, Очена, наверное, могли бы мы быть с тобой счастливы здесь, да увы, не вышло – Сварожичам тебе послал, отдал. Прости, не будь в обиде. И благодарность мою прими – за брата. Помогла ты тогда, Очена-дева, подействовало гуннское зелье, знаю, и ты к тому руку приложила, заступница. Коль угодно будет богам, так скоро мы с тобой свидимся и уже не расстанемся больше никогда, в лугах небесных под солнышком ласковым гулять будем, венки из ромашек вить, а не любы ромашки, так вон – колокольчики, васильки, купавницы. Очена, Очена… знаю, поможешь. И ты тоже знай – мы обязательно с тобой встретимся… Обязательно, слышишь?

Небо вдруг прочертила шальная комета, чиркнула яркой золотой полосой… или то был метеор?

– Звезда упала, – тихо промолвил Гостой. – На счастье ли?

Борич слизнул с верхней губы слезу:

– Конечно, на счастье. То дева небесная нам свой знак подает – Очена.

– Знаю, – кивнул младший братец. – Та самая, про которую ты рассказывал.

– Та самая, Гостойко. Удивительная, славная, самая-самая красивая…

– Красивей, чем даже наша матушка?

– Гм… ну, почти что такая же. Молись ей, брате, молись!

– Очена… – Гостой потрогал языком потрескавшиеся от ветра губы. – Славная небесная дева. Она только нам помогает, брате?

– Только нам. Ведь она же – наша!

Звезды с небес больше не падали, впрочем, беглецам было вполне достаточно и одной. Знак! Явный знак, знамение. И посылала его – светлая дева Очена, к которой с такой надеждой обращался сейчас Борич. И был уверен – дева поможет ему с братом во всем. Она добрая и славная, а он… Он ей ничего плохого не сделал – просто убил.

Догорал костер, светились в темноте угли. Легкий ветер гнал по ночному небу облака, на миг закрывая звезды. Юные беглецы, братцы-язычники, спали, накрывшись кошмой и тесно прижавшись друг другу. На тонких губах Борича так и застыла улыбка, застыла на всю ночь. Всю ночь ему снилась Очена.

Дружины Радомира и Сарганы добрались наконец до Днепра, называемого проживавшими здесь готами Данапром. Великий Филимер-конунг привел готов на эти земли. Здесь же, на Днепре, возникли готские поселения, из которых самые величайшие – Архемайр и Данпарстад – числились среди купцов городами. Архемайр еще лет сто назад был сожжен гуннами, а вот Данпарстад сохранился, и многие окрестные жители считали его своей столицей.