Но она дотерпела до утра, только губы стали совсем синими, под глазами – черные тени. Дверь открылась, вошла ЭТА, повела ее в туалет. Потом в ванной долго мыла ей лицо горячей водой, заставила тщательно чистить зубы. Оля знала: так она поступает, когда приходит ТОТ, что ее сюда привез. При нем она почему-то должна выглядеть хорошо. Сейчас Олю будут кормить не кашей из большой кастрюли, которая стоит неделями, а нормальным завтраком. Яичница, белый мягкий хлеб, какао с молоком. Оля, очень вежливая девочка, которая всегда маме, Алле и бабушке говорила «спасибо» после еды, никогда не благодарила ЭТУ. Та иногда орала, трясла ее, часто поднимала крупную руку, чтобы дать Оле пощечину, но всегда боялась бить. Синяки долго не проходили на Олиной нежной коже. И сегодня Оля съела яичницу с белым хлебом, стараясь не показывать, как она истосковалась по нормальной еде, выпив медленно, как жидкое счастье, какао с молоком, встала из-за стола и посмотрела прямо в одутловатое лицо ЭТОЙ бесстрашными синими глазами. Оля утратила счет дням в этом заключении. У нее путались мысли, она ничего не понимала, у нее все время болело в груди, наверное, сердце. Но она точно определила, как называется то, чему она здесь научилась. Это ненависть. Она очень любила читать, часто встречала это слово в книжках, но оно ей ни о чем не говорило. Она не знала, как это бывает. Теперь знает.

ЭТА бросила ей чистое платье. Когда Оля переоделась, она ее повела в свою часть дома. Там было красиво и богато. В одной комнате, где на окнах всегда были опущены жалюзи и горело множество бра и светильников днем, сидел в желтом кожаном кресле ТОТ. Его лицо с кожей, похожей на грубую резину в пупырышках, никогда не менялось. Он не улыбался, не морщился, не хмурился, глаза были похожи на вставные, стеклянные – так казалось Оле. Он мало говорил, мало двигался. Она иногда думала: а вдруг это робот?

– Лена, – сказал он ЭТОЙ, осмотрев внимательно Олю. – Почему она такая худая? Ты ее кормишь? Я даю тебе много денег. Во всяком случае, достаточно, чтобы прокормить и нормально содержать одну девчонку. И у тебя остается на твой фитнес, который тебе ни черта не помогает, на ботокс, который сделал тебя окончательно похожей на чучело из секс-шопа. Я заглянул в твою кладовку. Ты же жрешь, как не в себя. Тебе жалко что-то дать девочке?

– У нее плохой аппетит, – хмуро сказала ЭТА. – Филипп, зачем ты говоришь мне гадости в присутствии ребенка? Она и так совершенно невыносима. Наглеет с каждым днем.

– Ее манеры – не твое собачье дело, – ровно ответил ЭТОТ. – Она должна быть здорова. Если что, больной станешь ты, неужели не ясно? Сколько раз мы это проходили. Ладно. Вон в той коробке платье. У тебя есть время откормить девочку, пока оно не будет нормально на ней сидеть. Потом приедет стилист, приведет в порядок ее волосы, ногти. Потом – фотосессия. Слушай, а что у тебя с волосами? Что это за пакля висит со всех сторон? Нарастила, что ли? Ты уже не знаешь, куда потратить мои деньги. И все тебе не впрок. Что за баба такая…

Он встал и вышел на негнущихся ногах. ЭТА побежала за ним. Оля подошла к коробке и открыла ее. Там лежало что-то белое, воздушное, с атласными бледно-розовыми лентами. Оля достала сверток и развернула. «Это платье принцессы», – грустно подумала она. А на дне коробки лежала корона из золотой фольги, наклеенной на пластиковый ободок. На маскарад они ее, что ли, поведут?

– Ты что хватаешь? – раздался за спиной грубый окрик.

– Это платье для меня, – ответила Оля. – Разве вы не слышали? Оно мне подойдет. А вам – не впрок!

Ей было все равно, что сделает с ней ЭТА за такие слова. Не убьет. Ей же сказали: Оля должна надеть это платье. И ее будут фотографировать.

Полина целый день, не разгибаясь, мыла пол в огромном супермаркете. Она мешала покупателям, ее толкали и нечаянно, и сознательно, больно задевали тележками. Стоило ей разогнуться, как подлетала девица-менеджер и говорила, что очень грязно там, где она мыла полчаса назад. У Полины давно уже не разжимались зубы. Она не разговаривала. Она не ела целый день. Лишь к ночи покупала буханку хлеба и маленькую бутылку воды. Потом охранник вел ее в подвал, открывал замок, она входила, зажигала крохотную лампочку-миньон на стене. Падала на старый ободранный матрас с двумя подушками и тонкими пледами. Это ее тюрьма. Она – рабыня. Анатолий сейчас выгружает и заносит на склад последние ящики. За день он перетаскивает, наверное, много тонн. Ему разрешают взять немного подгнивших овощей и фруктов. Он принесет их сюда. Он тоже раб. За ним закроют двери, повесят до утра замок снаружи. На крошечных окошках – решетки. Анатолий мог бы выломать эти решетки голыми руками, столько в нем ярости и отчаяния. Он готов бежать, чтобы они стреляли ему в спину… Но Полина. Но дети, которым он боится навредить… Все дело в них.

Они молча смотрят друг на друга, когда его приводят. Им не о чем говорить. Кончились слова и силы. Он помоется над тазом из ведра, как и она, потом они поедят помидоров и персиков с хлебом, запьют водой. Лягут, обнимутся и долго не уснут. Они будут думать – каждый про себя, – когда принять решение и прекратить каким-то способом эти мучения. Иногда она проводит по его лицу рукой и чувствует, как напряжены скулы, как бьются вены на висках. На поседевших висках. И она шепчет:

– Дети…

– Да, – отвечает он одно и то же. – Я что-нибудь придумаю.

От этих слов ей становится так его жалко, что разрывается сердце. Ей хочется заплакать, сказать ласковые слова. Но она их забыла.

Анатолий закрывает глаза и делает вид, что уснул. Полина, услышав его ровное дыхание, сжимается в комочек, припадает к его руке и засыпает. И тогда Анатолий начинает прокручивать в уме все с самого начала. Как это было. Как случилось. Каждый день прокручивает, как будто есть возможность отмотать эту ленту назад…

Он работал электриком в ДЭЗе. Но основной заработок приносили частные вызовы. Он был очень хорошим специалистом. Подключал электроплиты, настраивал любые телевизоры и компьютеры, занимался проводкой… Все знали, что у него полон дом детей, но платили ровно столько, сколько он скажет. А он просил немного, потому что ему казалось большой честью уже то, что его ценят умные, образованные москвичи, что он для них в чем-то вроде авторитет… Он приехал из Молдавии на заработки, снимал сначала комнату у одной не совсем нормальной старухи, которая обыскивала его карманы по ночам. Потом познакомился с Полиной. Она была статная, ясная, простая. Откровенная и пылкая в любви. Он и не мечтал, что она согласится выйти за него замуж. А когда это случилось, страшно боялся, что кто-то подумает, будто он женится из-за квартиры, московской прописки. Теща именно так и думала. Вместе им было жить очень трудно. Но потом теща уехала к мужу за город, и они с Полиной жили почти счастливо. Почти. Денег не хватало, сколько он ни работал. Дети… Полина считала чуть ли не убийством любое препятствие рождению ребенка. Не признавала никакие способы предохранения.

– Женщина должна рожать, сколько ей по судьбе положено, – говорила она. – Вон сколько сейчас бесплодных. А у нас такие детки. Олечка… Мне все говорят, что она красавица. Ты же не любишь ее меньше из-за того, что она не твоя?